Поедание мира (от Айем до Зир)

И вновь завершилась страшная сеча.

Вопль Кин отбросил наше племя на вершину горы Хротгар. Организованно отступить возможности не было, и ветер её дыхания нёс даже наших мертвецов. Когда мы спустились на землю, тела пали вокруг. Мы смотрели на них, смущённые и дрожащие, словно во время последней битвы в сумеречную войну. Главы других племён ещё таили злобу против нашего вождя — Шора, сына Шора. И, более того — они в конечном счёте объединились, дабы уничтожить нас, и использовали магию кожи, дабы обескуражить нас.

Поражение разозлило Шора. Он разозлился еще больше, когда Джунал сказал: отступление — шаг мудрый, ибо противник превосходит нас в численности в восемь раз. Тогда Шор принял форму своего Тотема, которой выражал свое недовольство — вместо того, чтобы громко негодовать, рискуя снова вызвать штормовую смерть. Щитоносцы его — братья Стан и Цун — пригнули головы, собирая копья и мечи и винные ножи^[1], что Шор швырнул подле сломанных колонн восточного небесного храма. Прочие из нас отводили взгляды иль осматривали себя, не заметив даже удара грома, возвестившего о прибытии нашей Королевы, вышедшей из проложенного её собственным дыханием тоннеля.

Кин взяла голову Магнара — ярла, что бежал с поля боя и оставил слабину в линиях наших копий. Шор тряхнул своей чешуйчатой гривой. «Это не Магнар», — сказал он: «Магнар, боюсь я, пал в рассвет, и заменён был отражением. Другие вожди используют наши формы, чтобы сбить нас с толку».

Шор отошел от Супруги-в-Битве и спустился в пещеру, ведущую в Подземный Мир. Он вновь хотел держать совет со своим отцом. «Вождь наш сердце теряет», — сказала Дибелла — Супруга-в-Ложе Шора, — опуская очередной труп на кучу, что складывали немногие из нас. «И с тем пошёл говорить, чьего уж сердца нет. Зеркала, действительно, и в этом я не вижу логики».

Цун схватил её за волосы, ибо был зол на слова её и распалён похотью. Был он берсерком, несмотря на свое высокое положение, а берсерки после битвы принимаютcя за женщин. «Не ты так думаешь об этом», — говорил Стан, волоча Дибеллу к шатру из китовой шкуры: «А Джунал. Но никто не станет с ним отныне говорить». Цун взглянул на Умного, что слышал его. «Логика может быть опасной в эти дни, в этом месте. Чтобы жить в Скайриме, мнение своё необходимо по десять раз на дню менять, чтобы разум до смерти не замёрз. Такого мы не можем себе позволить в этот час».

Кин могла остановить все это, но лишь смотрела на толпу нордлингов вокруг, ничего не предпринимая. Стан и Цун сменяли друг друга, и было не в традициях останавливать такого рода близость. Она посмотрела на Джунала, не зная, должен ли он заговорить. Традиции менялись. Даже служанка её сбежала, греховно позабыв о своих обязанностях. Но Кин знала, что Мара, несомненно, договаривается с одним из вождей, ведь Пакт ещё позволял подобное Супруге-в-Печали. После того, как Шор забыл поцеловать её — как это принято у Супругов-в-Битве по возвращении с поля боя, — она сдержала бурю, зная, что не будет настоящего понимания, пока длятся сумерки.

Шор вдохнул жизнь в лампы Подземного Мира, прошептав маленькие огни. Он родился в пещере, во многом подобной этой, так что тьма не страшила его, но все равно она множила отвращение, владеющее его духом. С поры Собрания в Доме Нас^[2]., когда вожди других племен осудили Шора за нарушение владений, и за скотокрадство, и за нечестивое речеплетство, он знал, что дело дойдет до войны, в которой нам не суждено победить. Любого из этих слов было достаточно для клейма предателя, а предателей всегда встречали изгнание, изуродовние или полусмерть. Он принял первое с гордостью, рыком обратив в пыль виночерпия вождя, подчеркнув свое желание уйти и зная, что мы последуем за ним. Второе он принял, начертив круг на адамантиновом полу Дома собственным бивнем из хвостового рта, сломавшимся с разрубающим звуком — и показал другим вождям, что все состоится вновь. И третье он принял, подобно удару молота изблевав в круг собственное сердце, защищая свой призрак по образу своего отца, и прорычав остальным племенам: «Снова мы боремся за наши жалкие места в этом Доме, во Вне Нас, и все, до чего это дойдет — так до того, что спираль духов, подобных моему, теперь разделится в нижнем мире, где мы боремся снова! И уже чувствую, что война меж нами начинается, и все же даже здесь вы не бросили еще свои копья!». И мы покинули Дом и больше не вернемся в него в этой эпохе.

Собрание смотрело на племя Альда, сына Альда, но он не нарушил клятвы Пакта, сказав: «Шор нынче заплатил три раза выкуп за грехи, в которым мы обвинили его, и за то мы сочтем его мертвым, и не поднимем копья на него и его род. О том, что ниже, он говорит, этим он сбит с толку, ибо под нами только пролог, и под этой затишью лишь только писарь, что не записал еще ничего. Шор, как всегда, забыл о том, что выше, и обрекает себя, и всякого, кто поверит ему, на этот круг». Щитоносец Альда Тринимак покачал на это головой, ибо он был сродни Цуну и не заботился так сильно о речах логики, как о своем положении. Он сказал своему вождю, что эти слова уже были сказаны ранее, на что Альд только усмехнулся и сказал: «Да, и всегда их будут игнорировать. А что до войны, что ты так жаждешь, храбрый Тринимак, как и все собранные тобой, так не беспокойся. Копье вскоре будут брошено из собственного племени Шора, и Дому Нас будет дозволено наше возмездие».

Шор нашел нишу в ядре мира, и говорил со своим мертвым отцом. Он вознес молитву, дабы удалить весь обман зеркал, и призрак Шора, отца Шора, появился, говоря: «Альд и другие заплатили раз за разом за грехи, в которым мы обвинили их, и за то ты должен считать их за мертвых, и не поднимать снова копья твоего племени на кого-то из их рода. О том, что выше, он говорит, Альд сбит этим с толку, ибо над нами только эпилог, и над этой затишью лишь только писарь, что не записал еще ничего. Альд всегда забывает о землях под ним, и обрекает себя, и всякого, кто поверит ему, на этот круг». Но Шор покачал на это головой, ибо он был сродни Альду и не заботился так сильно о речах логики, как о своем положении. Он сказал своему отцу, что эти слова уже говорились ранее, на что Шор только усмехнулся и сказал: «Да, и всегда их будут игнорировать. А что до совета, что ты так жаждешь, храбрый сын, и на злобу всем другим твоим отцам здесь со мной, что ты вызываешь каждый раз, как выбалтываешь свою судьбу, не беспокойся. Ты снова ударил в барабан войны, и, возможно, на этот раз ты победишь». И тогда Шор, сын Шора, вернулся к нам на вершину горы.

Не было нужды ему объяснять, что он узнал, ибо мы там были с ним. Тринимак оставил Дибеллу в своем шатре, когда мы собрались, и он не тронул ее, застыв, как это водится у нордлингов, когда мы не уверены в своем истинном месте, и попросив своего барта перевооружить себя. Стан замешался на миг, обдумывая этот странный сдвиг, но Мара вернулась, добившись успеха в договоре с иными племенами, рассказав им, что подобнын Тотемам в сумерках можно верить. Наша Королева просто кивнула своему Супругу-в-Битве, и выкрикнула нас назад на поля наших врагов, через слабину в их линиях копий, что Магнар, наш разведчик, осветил нам.

И вновь началась страшная сеча.

Миф сотворения? Ого-го, парень. Во-первых, сама эта фраза отдает Обезьяньей Речью — а мы по сей день благодарим Талоса за их разворот в Гленумбрии — или Колесоглазым Чудом восточных дьяволов — которые, по крайней мере, правы по части колеса, но это так очевидно, как ругать свой собственный пупок, что, надо сказать, потеря времени самой потери времени — но, полагаю, это как раз то, о чем ты хочешь услышать на самом деле: время. Наше место в нем сейчас, наше место в нем тогда. Что же, ты достоин правды о нем в таком случае: ты взял свой первый клык и был целован Женой Кин, так что ладно.

Норды, которых ты знаешь, и есть те норды, что были, и любая дальнейшая формализация — лишь удобство для южан. Мы пришли из Скайрима с конца начала прошлого конца… и так далее, как поется исгримскальдами мира. И что же теперь? Мы — потомки богов? Так это должно означать, что в какой-то момент они ушли, и появились мы? Конечно, это все верно, и, да, была война с богами Старой Мэри, где умер Шор, и, да, истории Старой Мэри о том, «как все началось» настолько же правдивы, как и наши. Распутывать это всё равно, что, обследуя древесные сети, остаться с пустой корзиной, потому что плоды совсем омертвеют к тому времени, когда ты придешь к более-менее разумному выводу. То есть нет тут никакого вывода, парень, а есть только рассказ, и только время расскажет мертвым, поскольку только через мертвых можем мы рассказать время, и, таким образом, это все, конечно, должно друг другу соответствовать, все версии всех без исключения рассказов, откуда бы и когда бы они не происходили. Так ведь? Иначе у нас бы никогда не было времени рассказывать всё это снова.

Теперь видишь, почему нордам так же невыносимо слышать вопросы об их мифе сотворения, как и тебе — слышать их ответы, которые никогда ни на что на самом деле не отвечают? Мы никогда не станем мыслить подобным образом, по крайней мере, не настолько долго, что бы кто-то счел это «надлежащим» количеством времени — наши мозги просто-напросто не так устроены. Как правило, мы часто передумываем, как и надлежит, что иных доводит до принятия надлежаствующего сумасшествия. Это присуще нашей природе: жить на Севере означает жить с разумом, пляшущим у очага, иначе он застынет, подобно уделу старого Херкеля (это то, что случилось с Гномами, кстати: их мозги замёрзли до смерти, думая одно и то же снова, и снова, пока — пых — и не исчезли в отрыжке горы).

Но, по тому, как опустились твои плечи, я вижу, что из этого всего тебя ничто не удовлетворило. Дай мне тогда показать тебе верный способ спросить нордов о верном месте их в истории: попроси их рассказать самую древнюю и самую лучшею историю из тех, что они знают. Это тебя приведет к мифу сотворения так близко, как ничто иное, даже если следующий рассказ немного его изменит, но это не относится к сущности самой сущности дела.

Именно потому, что мы ненавидим терять время в Скайриме, у нас остается его много, когда нечем заняться, и лучшее, чем можно заняться в это время, не теряя его — так это рассказать хорошую историю. И лучшая из древнейших историй, что мы еще знаем — так это [непереводимо], которую, я полагаю, ты, возможно, захочешь услышать, после того, как принесешь мне еще одну кружку.

Не забывайте, что форму богам могут придавать мифопоэтические силы тех, кто носит их покров — так Тош Рака может быть акавирским явлением Акатоша, имеющим зуб на своего зеркального брата в Киродииле.

Так же, как и Акатош-каким-мы-его-обычно-знаем — быть может, чтобы спасти нынешнюю кальпу (возможно, свою любимую) от съедения — плетет во времени интриги против своего зеркального брата у нордлингов, Алдуина.

Отметьте все эти «может быть».

Когда речь идёт о таком месте, как Тамриэль, иногда лучше всего принимать титулы и прозвища в буквальном смысле. Алдуин — Мироед, Пожиратель Миров. И это не будет просто «конец всей жизни, как мы её знаем», оставивший голую пустошь грязи из Земных Костей… В его могучей глотке окажется полностью весь Нирн.

«Никто не выживет» ещё недавно было его визитной карточкой, но это было всего лишь намёком на более исчерпывающее «Ничто не выживет».

Если, конечно, не найдётся некой лазейки. Скажем, что-то вроде кого-то, называемого Довакиином, появится из ниоткуда… «рождённый под неизвестными звёздами неизвестными родителями» (к слову, про эту отсылку: что в Аурбисе делает Узника столь могущественной мифической фигурой?)

А Восемь Конечностей (и их Потерянная Девятая) всегда, всегда удостоверяются, что лазейка будет найдена. Иногда в ущерб себе, это точно, но чаще это точная ставка на то, чтобы быть уверенными в выживании текущей кальпы.

И опять:

Тень Альдуина расползлась подобно огню по ковру на восток, запад, юг и север… [он был] пожирателем эпох. Лишь Пик Хротгар продолжал возвышаться над вихрями, бушующими вокруг драконьего пристанища.
И Альдуин сказал: «Хо ха хо».

Всё это уже происходило ранее, так что точите сабли, и пусть ваша варлесть сияет ярко.