LuX ad ObscUra

Жили-были старик со старухой. И как не обращались они к светилам разным, не получалось у них заиметь дитя, сына или дочку. Так и коротали они век вдвоём. Старик был рыбаком, и семь дней из десяти он запрягал в свою старую лодку быстрохвостых дельфинов и выходил в воды огромного озера, которое было столь велико, будто пресное море — проверял сети, бросал гарпуны или просто пас морских коров каждый пятый день, а старуха же, в свою очередь, по хозяйству хлопотала, сети чинила, гарпуны да крюки точила.

Однажды вытащил старик на дальнем берегу свои сети, а они были все изорваны. Не понравилось это старику, и посетовал он на то, что рыба дурная пошла. На другой день вытащил он свои сети у ближнего берега — и вновь они все были изорваны, но в них оставалась одна рыбка. Поведала рыбка старику, что сети были порваны ночью, а она не смогла выбраться. Тогда старик скормил рыбку правому дельфину и поехал домой. Стал караулить. Долго ли, коротко ли — уснул старик и обругал себя. Попросил старуху помочь. На следующий день стал со старухой на берег смотреть. Смотрели они, смотрели, а только сон и сморил их. Не смогли они проказника углядеть. Тогда договорились они, что первую часть ночи старик смотрит, а вторую старуха наблюдает.

Сидел старик полночи, разбудил старуху, а сам спать завалился. Глядит старуха — а как только старик уснул, на берег огромный краб вышел и давай сети резать — даже те, которые на суше. Взяла она тогда гарпун, из летунских костей деланный, метнула его- и пригвоздила правую клешню крабовую земле. Посмотрел тогда краб на неё своими глазками и молвил:

— Кртак-Хак-Рарк! Отпусти меня, старуха. Муж твой уже давно убил бы меня и приготовил из меня завтрак, как же хорошо, что ты мне попалась! — что было весьма странно, ибо крабы не говорят.

— С чего бы мне тебя отпускать? Ты наши сети рвёшь, рыбу выпускаешь и из-за тебя, разбойник панцирный, мы уже третий день не кушавши!

— Отпусти меня! Я отдам тебе все сокровища, что лежат на дне озёрном.

— Нет нужды мне ни в каких сокровищах — нужны они двум старикам в этой безлюдной земле?

— Тогда, если отпустишь, я отдам тебе все знания, что мой кузен хранит!

— Не нужны мне знания со дна водного — пожалуй, никому не нужны они, раз их крабы хранят.

— Хорошо, хорошо! — прокричал краб умоляюще (и это вправду было нелегко, ибо рот у крабов маленький, а лёгких вовсе нет). — Тогда я дарую тебе детей. Пусть муж твой утром выходит на лодке своей в море и плывёт до Кривой Скалы, а потом к Пунцовому Рифу. По пути он уразумеет, чего делать надобно, но главное только, чтобы успел до полуночи доплыть.

Согласилась старуха на это предложение краба и как зарок взяла у него один усик. Вытащила она копьё из его клешни, и краб тотчас уполз в озеро, а из клешни его лился зелёный ихор, что застывал на песке.

Не стала старуха старику говорить о разговоре с крабом — помыслила, будто бы краб обманул её, да мужниного гнева убоялась, ибо краба отпустила, а не убила поганого. Проснулся на утро старик, вышел из хижины, направился к лодке — да поскользнулся на стекле и ушибся.

— Эй, жена! Пошто тут стекло зелёное лежит?

— Летели ночью птицы-солнца с севера, да жидкое стекло бросали.

— Врёшь мне, старая! Не летают птицы-солнца с севера, а летают они с запада, да и вовсе они не летают, а бегают, да воды боятся, будто огня! Отвечай, что случилось?

— Были ночью тут кобылицы лунные, с жеребятами малыми, молоком стеклянным всё залили.

— Врёшь опять, старая! Кобылицы лунные воздухом не дышат, а под землю уходят, в царство бездыханности, и там жеребят кормят! Отвечай, баба! — замахнулся старик кулаком на старуху.

— Хорошо-хорошо, дурень старый! Был тут ночью краб, что сети наши рвёт. Предложил мне сделку, коли я его отпущу.

Разгневался старик на старуху, но всё-таки поплыл к Кривой Скале. Долго ли, коротко ли плыл он — заметил старик по пути нерпу — покусали её донные черви. Тогда старик взял нерпу на борт и перевязал её раны целебными водорослями. Нерпа сказала, что в долгу у старика, и уплыла прочь. Посмотрел старик — а уже полдень наступил. Погнал он тогда дельфинов скорее, чтобы к Кривой Скале успеть. Плывёт старик, плывёт на лодке, смотрит по сторонам — а на волнах чайка качается, в клюве у неё рыбья кость застряла. Пожалел старик чайку, вытащил рыбью кость из клюва. Чайка тоже пообещала со стариком расплатиться и улетела. Посмотрел старик — а день-то уже к вечеру клонится. Погнал он тогда дельфинов ещё быстрее. Долго ли, коротко ли плыл он на лодочке, да только отмель увидел песчаную, а на той отмели китёнок лежал, а вокруг киты плавали и не могли помочь, только пели жалобно. Тогда старик высадился на отмели, обвязал китёнка верёвкой и вытащил обратно в море. Поблагодарили старика киты, сказали, что в долгу не останутся, и уплыли прочь. Посмотрел старик — а уже и вечер в ночь переходит, а Кривая Скала только-только вдали виднеется. С большой досадой старик погнал дельфинов ещё быстрее и едва-едва успел до полуночи к Кривой Скале добраться. Развернул он тогда лодку свою в сторону Пунцового Рифа и видит — к нему краб подплывает (а это было и вправду нелегко, ибо нету у крабов плавников и воздушных полостей внутри тела), а в клешнях у него корзина, и в ней два спящих младенца лежат — один с чёрными волосами, другой с белыми.

Проскрипел краб натужно:

— Кртак-Хак-Рарк! Опоздал ты, старик. Придётся мне одного мальчика съесть, ибо силы мои на исходе и только так я смогу вернуться в свой дом.

Посмотрел старик на младенцев, взыграли в нём чувства отцовские и жалость сердце пробила.

— Подожди, краб. Позволь мне обоих забрать, а я тебя другим угощу.

Позвал тогда старик нерпу и велел ей делать всё, что краб прикажет. И не успел он оглянуться, как краб нерпу разорвал и съел.

— Хорошо, старик, — сказал краб, сыто отрыгнув (а это вообще невозможно, ибо у крабов нет газов в желудке — да и желудка самого нет), и уплыл в свой дом.

Взял старик себе корзину с младенцами и, хоть и стыдился за нерпу, решил домой плыть. И понял он, что плыть против волн придётся и только послезавтра домой он вернётся. Тогда позвал он чайку и велел ей лететь к нему домой да старуху предупредить, что вернётся он скоро.

Плыл старик, плыл да приплыл только послезавтра. Сошёл на берег с корзиной, где были два спящих мальчика и видит — птичьи кости во дворе валяются. Старуха-то все четыре дня не ела, а посему и свернула чайке шею, как только та прилетела. Устыдился вновь старик тому, что с его должником случилось, но не подал виду. Поставил он перед старухой корзину и тогда мальчики и проснулись да заплакали. Черноволосового они Пийту назвали, потому что «пийт» — это «освещённое место», а светловолосого Унаром стали величать, ибо «нар» — «тень». А частица «у» означала отсутсвие.

И зажили они дружной семьёй.