Барон Способов Хождения по Мифам

Когда он проснулся, звуки мёртвых приласкали его заострённые уши. Он огляделся и увидел стражей своих земель, страны, в которой он жил, руки, которой он доверял. Когда солнце было почти у горизонта, он осознал, что его путешествие почти закончено. Звуки, разбудившие его, дружным эхом двинулись за первыми вестниками грядущей тьмы на небе. Как будто только смирившись со своим бдением, он быстро встал. Вечный спутник молчания смутно проявился рядом, и у него появилось чувство, что жизнь никогда не будет такой, как прежде. Он был одет в мягкую волокнистую мантию, материалом для которой послужили разнообразные прибрежные растения. Вид лавы будто обжёг его взгляд, когда он, шатаясь, выбрался из своего убежища. Яркое свечение магмы было для него первым светом за долгое время.

Единственной пищей для него были собственные размышления и их последствия. Идти дальше — вот что было для него самоцелью, раной мира. Он соскользнул; его взгляд сососредоточился на искрах лунного света, спускавшихся с конструкций впереди. Он открыл в памяти страницы своего детства, хранивших воспоминания о террасах холодных ледяных рвов. Не то, чтобы он когда-то был ребёнком, но мысли об этом преследовали его, будто хромота, подаренная отцом. Его мысли вращались вокруг чащоб советов, ярко пылая собственной страстью хозяина. Ему нравилось танцевать в пламени — танцевать, ещё и ещё, касаться лиц, пылающих между ангельских ветвей, шифра обличительных речей, что вращались в его разуме. Как ему казалось, он был близок к очищению; почти вошёл в закрытую дверь судьбы из камня и металла, дверь преуменьшения. Он зашёл, чтобы подвергнуться истязаниям литаниями пророческих взаимосвязей, измождённой расплатой.

Он шёл мимо высоких столбов, что хранили покой душ тысяч собратьев, упокоив их гривой подземной сети. Его глаза скользили по абстрактным библиотекам, вкопанным стражам; тем, чья кожа покрылась ржавчиной. Конечно, всё это время он мыслил остранённо, кружась в вальсе, ибо было это его даром — неумелым талантом вора, запятнанного глашатая.

Он часто спрашивал себя: «Что делает ворующего слова выше ворующего собственность?». Никто не мог дать ему ответа, понеже всякий, кого он спрашивал, был отторгнут, проклиная его мотивами болезней, либо же просто не знал ответа. Тогда как истина лежала прямо перед ним. Он вступил в очерченное углём пространство, к алтарю мандрагор, глазу притворств. Путь его продолжился в пасти заброшенности, его дыхание становилось чётче с каждым последовательным удушьем. Воздух поляризовался до предела, запас его отрицания задохнулся у его ног. Он вновь услышал звуки мёртвых, но на сей раз они не выражали равнодушие, ибо наполнились разумом и сочувствием. Его уши точно и скупо задвигались, отзываясь напряжением и отдыхом многих маленьких мускулов. Он знал. Он приближался к цели, сияющие вспышки огоньков полностью овладели его телом.

Они коснулись его своими руками, сотканными из дыма, покрытыми существом и точностью. Стоны триединого глаза обратились к нему, хотя он не мог их понять. Он чувствовал, что поддаётся серебряным языкам намеренно расплавленных вод под ногами — единственному, что стояло на пути двух разлучённых космических любовников на расшатанном мосту, практически беззубом стремлении. «Мои стопы погибнут первыми," - просиял он. Но ржание не позволило ему дольше смотреть вниз. Громадный гроб покинутого рая сам собой подстраивался в соответствии с его желаниями. Тем не менее, он продолжил путь, ибо знал, что испражнения всезнания, явившиеся ему впереди, куда лучше послужат пробуждению. Мир играл с ним. Он ослабил пояс на своей мягкой мантии, и тот улетел.

Земля будто дрожала от созерцания того, в чём он искал опору. Маленький кинжал… И кристаллический кинжал… Домашний, ищущий грёзы кинжал. Затем… маленький молот… милосердный и скорбный молот, добавляющий свой собственный ритм в рисунок бытия… он смеялся, смеялся в гармонической призрачной ненасытностей… Другая его половина потонула в аромате сытого света… Света, что исходил из железного и мрачно-торжественного молота. В его правой руке он будто уменьшился; золотая рука, что смешивался с его собственной кожей. Шипованные кулаки и руны, что пылали на нём, будто подстраивались под его ритм сердцебиения.

Он почувствовал толчок. То был голос желания кожи, появившийся, стоило взять в правую руку молот. Нож умолял быть допущенным в размытую похоть подростка. Молот в его руках; некогда-сказанные и ныне-забытые иды Тринимака, изменение-тотчас-понимание, выжженые слова его жрецов и его растлённых ученых, всплыли в его памяти. Он ударил. Ещё, ещё, ещё, ещё, ещё… Наконец, когда его глаза последний раз закрылись, а изо рта вырвался последний вздох, он вспомнил, кем он был, а кем не был никогда. Его глаза наполнились слезами, но пути назад не было. Удар. Последний. И дороги будут разрушены. Он поднялся в воздух, следил за собственным полётом… и дух мира отреагировал. Таков исход и отступление ботанической усадьбы, таков исход мелодии искр и цепей, созданных из искр.

Ночь закончилась, пустота магии споткнулась, начав расти с целью направить новое мышление, ледяную невразумительность и абстрактное костяное движение сухожилий зверя нового порядка вещей. Он наконец достиг того, чего желал, и с высоты своих достижений он поманил своего любовника и его любовника к себе, к природным и экстатическим профанациям закрытых бастионов.

В собственных глазах он погрузился в печаль, вполне определённую «болезнь войны». Пути назад не было, не тогда и не впоследствии, ибо он был быстро смыт сияющим огнём праздного безразличия. Он БЫЛ змеем среднего воздуха. Он, кто остался на трижды отмеченном троне, основание которого отмечено спаривающимися остями. Он разорвал проклятье смертных умов, наложенное дважды.

Он был Им.