Трудный пациент, часть 3
Глава 7
В устремленном на Красную Гору взгляде Рейвела читалась неприкрытая ненависть. Верхушка вулкана лениво курилась, извергая из своего нутра облака пепла, и ничего хорошего это не предвещало: новые жестокие бури, свирепые вспышки мора, и еще более свирепых чудовищ, сумевших прорваться за Предел. Здесь, в Маар Гане, проклятый владыка Шестого Дома был слишком близко для того, чтобы позволить себе роскошь хоть на мгновение забыть о его существовании. Даже могущественная длань Трибунала была не в силах полностью защитить обитателей этих мест от его смрадного дыхания. Призрачный Предел сдерживал угрозу, но опасность… Опасность оставалась, подстерегая неосторожных и глупцов, которые окажутся достаточно безрассудными, чтобы пренебречь алчным до чужих душ Врагом.
До настоятеля храма докатывались тревожные вести о крадущих душу снах, о безумцах, бросающих свой дом, чтобы служить своему новому хозяину во смраде тронутых порчей подземелий, о полных скверны обрядах, творимых в святилищах проклятого бога… На землях Вварденфелла давно бушевала война, необъявленная, внятная не каждому взгляду, но от того не становящаяся менее беспощадной.
И он, отец Сален Рейвел, был одним из солдат на этой войне. Одним из многих смиренных в своей гордости воином Храма. Одним из многих, но единственным на своем участке незримого простым смертным фронта. А, значит, он не имел права на ошибку.
Опасность подстерегала всюду. Но самая страшная опасность не та, что ждет снаружи, а та, что подстерегает внутри. Даже самого сильного воина легко убить ударом в спину.
Сошедшие с ума фанатики, кричащие о Нереварине и подрывающие авторитет Троих, – это войско, поднявшее бунт против своих полководцев, охваченная безумием и обреченная на скорую погибель толпа. Вздорная магичка, пытающаяся из пустого тщеславия исцелить корпрус и держащая пораженного опасной заразой в непосредственной близости от города, – это занесший в роковом замахе нож убийца, таящийся за портьерой. Воин же Редоран, настолько ослепленный своей похотью, чтобы потакать своей любовнице в ее безумной затее вопреки своему долгу, – сын, крадущийся со смертельной отравой к кубку своего отца.
Его священное право, его обязанность ответить на этот удар, защитив многих ценой крови оступившихся.
***
– Сален! – доносится до ушей Рэйвела голос его заместителя, заставляя храмовника с некоторой досадой отвлечься от своих размышлений. По мнению настоятеля храма Маар Гана в помощники ему достался изрядный болван, годный только на то, чтобы раздавать благословения многочисленным паломникам, добирающимся в здешнюю глушь ради приобщения к еще одной крупице мудрости Трибунала. – Тебе письмо, – проговорил упомянутый помощник, протягивая тщательно запечатанный свиток, и добавил с оттенком вопроса: – На нем знак Священной Канцелярии.
– Благодарю, – невозмутимо откликнулся настоятель, принимая послание, но не торопясь его открывать. – Какие новости в городе?
– В Хайрат-Вассамси матку поразил мор, шахту пришлось закрыть, – рабочие наотрез отказываются в нее даже заходить… – в тоне заместителя прозвучало плохо скрытое осуждение. Как так, смерды позволяют себе не выполнять свои обязанности! Пришедший в Храм из Дома Хлаалу Тралас Рендас так и не смог избавиться от присущего Домам высокомерия по отношению к низшим. Неумно с его стороны. Очень неумно.
– Их можно понять, – вкрадчиво заметил Рэйвел, делая себе зарубку на память: проблемы с шахтами квама – дело Редоран, но хороший пастырь заботиться о своих гуарах… а не только снимает с них шкуру.
– Это последняя шахта, Сален! Последняя! А что, если очередной караван из Гнисиса задержится из-за треклятых пепельных бурь?! Что спасет город от голода?
Еле сдержавшись от страдальческой гримасы – Рэйвел не терпел шум и крикливых людей – настоятель негромко, но веско обронил:
– Милость Троих.
Своевольный ветер плеснул собеседником в лицо пряной горечью принесенных со склонов вулкана сернистых испарений, взметнул в воздух только что покорно хрустевший под ногами пепел, разметал полы мантий.
– Отец Рэйвел? – тихо прошептал-прошипел чей-то смиренный голос, и священнику хватило одного движения головы, чтобы увидеть немолодую жилистую данмерку в залатанной одежке.
– Да пребудет с тобой благодать наших покровителей, дочь моя, – ответствовал Рэйвел, никогда не отказывающий пастве в наставлении и утешении.
Именно умению достучаться до сердец простого люда, заставить их поверить, что только служителям Троих ведомы их нужды и чаяния, Храм и был обязан своим могуществом, с легкостью спорящим с силой владеющих обширными землями и еще более обширными сокровищами Домов. Владеть умами и душами толпы, этой нерассуждающей и неподвластной для любой магии стихии, – вот куда более эффективный источник власти, чем любое золото. Купленный за деньги легко предаст или отступит, если сочтет заплаченную сумму недостаточной. Искренне верящий отдаст свою жизнь, не задумываясь о цене.
– Не найдется ли в храме какой-нибудь черной работы? – робко спросила женщина, неловко теребя край грубой холщовой рубахи. Такие носили преимущественно шахтеры, ценившие в ткани прежде всего прочность, чтобы не приходилось штопать прорехи по три раза на дню. – Я могу скрести полы, таскать тяжести, чистить дымоход, выбивать циновки… – затараторила просительница, по очереди впиваясь умоляющим взглядом то в одного священника, то в другого.
– Нам не нужны… – начал было Тралас, но повелительный взмах Рэйвела заставил его заткнуться.
– Ты прежде работала в шахте? – мягко поинтересовался настоятель.
– Да, отец Рэйвел, – торопливо ответила та. – Начинала еше в Акимаэс-Иванипу, пока тамошнюю матку не поразил мор. Потом меня взял хозяин Аханиби-Малмус, но несчастья преследовали меня, и скоро она закрылась тоже. А сейчас и…
– Да-да, я знаю, – оборвал женщину на полуслове Рэйвел. – Для тебя найдется работа. Нет таких несчастий, которые бы осмелились преследовать обратившегося за помощью к Троим.
– О, благодарю вас, святой отец, – выдохнула данмерка, явно не верящая своему счастью. – Ваша милость не знает…
– Как твое имя? – давя усмешку, спросил храмовник.
– Асси Серимилк, – представилась шахтерка, дергано кланяясь, словно в припадке разносимых шалками желудочных колик.
Если бы не это движение, Рэйвел непременно бы заметил, как взгляд женщины на мгновение вспыхнул багрянцем безумия.
***
«И сколько я еще должен терпеть над собой эту сюсюкающую со смердами бездарность?» – с успевшим стать привычным негодованием подумал Тралас Рендас, брезгливо отшатываясь от грязной простолюдинки. Судьба сыграла с Рендасом злую шутку, – рожденный в знатном и влиятельном семействе, меньше всего он предполагал, что ему предстоит делать карьеру среди храмовников. Да и с чего вдруг? Еще недавно казалось несомненным, что старший отпрыск знаменитой Далены Рендас предназначен судьбой для славы, богатства и высоких должностей в Доме Хлаалу.
Все изменилось в одночасье, стоило лишь младшему братику достичь совершеннолетия. Как оказалось, мать совершенно не намеревалась передавать бразды семейного предприятия в руки старшего сына. Тот, наивно полагавший, что праздное существование богатенького бездельника ведет лишь потому, что забравшая в свои железные руки все бразды правления семьей Рендас маменька не желает делиться даже каплей своей власти с кем бы то ни было, – признаться, сынок уже втихаря подумывал, не обратиться ли в Темное Братство за «особым заказом», – но оказалось, что она выбрала себе другого преемника.
Старая стерва!
Как же он не раскусил тихони Гадавеса? Тихий милый мальчик неожиданно показал старшему братцу зубки, отхватив руку по локоть. Нет, Тралас пытался поерепениться, продемонстрировать любимым родственничкам норов… А потом мать пригласила сына на скромный семейный ужин. Побеседовать.
На следующее утро Храм принимал в свои ряды нового члена.
Мысль о карьере священника показалась ему не такой глупой, как на первый взгляд. Особенно если учесть, что в альтернативы ему была предложена его собственная голова на блюде. «Кто может постичь ход мыслей фанатиков Дагот Ура?» – с обворожительной улыбкой поинтересовалась мама, заставив застрять в горле Траласа кусок отличной заливной скрибятины.
В качестве утешительного приза ему было обещано содействие карьере. Состояние семьи позволяло, да и честь рода не следовало ронять прозябающим в безвестности отпрыском. И первое время все шло вполне успешно.
Кто мог знать, что он упрется в это безродное отребье, Рэйвела?!
***
Протяжный стон силт страйдера взмыл в стремительно затягивающееся болезненной серой дымкой небо. Скоро город настигнет очередная буря.
Прохожие бросали тревожные взгляды в небо, прежде чем поспешить укрыться в тесной духоте своих жилищ. Какая-то усталая жилистая данмерка в залатанном переднике торопливо снимала с веревок испуганно трепещущее на ветру белье. Улицы быстро редели, затихая. И в наступившем затишье особенно отчетливо слышался испуганный плач ребенка. И только воин редоран в глухом шлеме все так же незыблемо возвышался посреди площади, с высокомерным презрением игнорируя капризы стихии.
Силт страйдер снова протрубил свою пронизывающую до нутра песню, оказавшуюся особенно долгой, словно гигантское создание, дитя этих земель, сохранившееся тут с даэдра ведают каких доисторических времен, тоже торопилось жить, пока мир не накрыла еще тяжелая длань Дагот Ура.
Первый шквал взметнул в воздух пепел, наотмашь ударил по лицу, запорошил песком глаза. Выругавшись, Тралас торопливо прикрылся рукавом, инстинктивно пригнулся, тщетно пытаясь спастись от ветра и разом как-то жалко пожухнув, но назад не поворотил. Значит, обычно боязливого храмовника наружу выгнала какая-то веская причина.
Дарасу Ариону, вот уже на протяжении полутора десятков лет водящего караваны из Маар Гана и обратно, нетерпеливо-требовательный стук в дверь пришелся не по нутру. Но, стоило седому данмеру опознать в неурочном посетителе младшего храмовника, как хмурая гримаса тут же сменилась на торопливо натянутую маску почтительного внимания. О мелочно-мстительном норове непутевого отпрыска из рода Рендас в столь мелком городишке, как Маар Ган, знали все.
– Люди говорят, именно ты доставил отмеченную касанием Дагот Ура чужеземку в город, – вкрадчиво начал Тралас, когда хозяин дома, усадив гостя на лучший стул, плеснул в кубок грииф и выложил на щербатое блюдо маслянистые ломти скаттла. На угощение храмовник даже не взглянул, с жадным вниманием впившись в лицо Ариона.
– Правду говорят, – с каменным лицом подтвердил тот, но где-то в глубине горящих багрянцем глаз тлела насмешка.
Караванщик знал, что пригнало к нему этого гостя. Знал, что за алчный интерес горит внутри собеседника, заставляя маслянисто поблескивать тщетно пытающиеся выказать равнодушие глаза.
– Несущие проклятье опасны, – укоризненно покачал головой Тралас. – Пораженные порчей, они несут заразу тем неосторожным, кто имел глупость оказаться к ним слишком близко…
– Мой господин говорит мудрые слова, – проговорил караванщик. – В смирении я сохраню в своем сердце, чтобы не допустить более опасной ошибки.
– Верное решение, – удовлетворенно кивнул Тралас. – Но тебе следует помнить еще кое о чем. Порча гнездится не только в самих проклятых. Ее смрадное дыхание несет все, до чего они касались. Пища, одежда, даже оружие… Только Храм может должным образом позаботиться о вещах пораженного божественной болезнью, чтобы они не несли угрозу остальным.
Арион покаянно наклонил голову. Да, он тоже поддался тому же искушению, что и его нынешний гость, но… его вовремя разубедили. Сейчас караванщик старательно убеждал себя, что это и к лучшему. Некоторые вещи только сулят богатство, а приносят только смерть.
– Господин прав, – шевельнул губами караванщик. – Именно поэтому я вверил вещи больной чужеземки в попечительство Храма.
– Как?.. – Тралас не смог сдержать болезненно-острого разочарования. Рейвел, всюду Рейвел!
– Господин настоятель был столь любезен, что…
– Ясно. Рад слышать. – Храмовник вскочил, зло кусая губы.
Нет, он все правильно решил, размышлял Арион, проводив гостя. Пусть служители Храма играют в опасные игры, а он проживет может и скромную, зато тихую и долгую жизнь. Встряхнув головой, данмер попытался выкинуть из памяти ту тревожную радость, которую испытал касаясь рукояти легендарного оружия… Не каждому удается подержать в руках один из Артефактов Тамриэля. Нет, не каждому.
Глава 8
Бывают дни, когда все идет не так. Друзья бьют наотмашь, работа валится из рук, а товарищи находят тебе замену. Или, к примеру, на сто миль окрест ни живой души, только спригганы, медведи и пронизывающий до костей холод, и ты уже сам готов выть на луну не хуже иного волка. А в иной день ты просыпаешься, а твоя кровь отравлена неизлечимым проклятием, которое очень скоро превратит тебя в монстра.
Бывает, что такие дни сливаются в недели, месяцы и годы. Бывает, что не так идет вся жизнь.
– Блодскал, что ты тут делаешь?! – послышался возмущенный вопль местной целительницы. – Едва-едва оправилась, а уже своевольничает. Немедленно иди в дом!
Блодскал мотнула головой, ткнула палкой в костер, разворошив угли и вызвав целый сноп крупных, как жирные киродиильские ночные мотыльки, искр.
– Давит, – коротко обронила она, запрокинув лицо в полыхающее закатом небо. – Словно ты уже в могиле. Душной тесной гробнице, холодный и безнадежно мертвый… Не могу без неба. Без воздуха, звездного ночного неистовства и без солнца. Особенно тяжело без солнца. Ты когда-нибудь была вампиром? – неожиданно поинтересовалась строптивая пациентка, и Таш от неожиданности села прямо там, где стояла.
– Нет, – зачем-то озвучила она очевидное.
– Сны, выворачивающие наизнанку твою суть. Вечный, сводящий с ума голод. Страшный взгляд слепых глаз. Склеп, ставший твоим вечным пристанищем… Хорошо, что не была. По крайней мере, не нужно бороться с воспоминаниями.
Ташпи растерянно молчала, пытаясь осознать тот очевидный факт, что улучшение было очередным миражом.
– Я не брежу, – усмехнулась та, угадав ее мысли. – От вампиризма возможно излечиться. Достаточно наведаться в Бал Ур и обратиться к тамошнему хозяину. И если сумеешь выжить, выполняя поручение лорда даэдра, он снимет с тебя проклятие. Все просто, правда? – еще одна кривая улыбка. – Везет мне на проклятия. Хотя в этот раз, похоже, я нарвалась всерьез.
– Прекращай себя жалеть, – неожиданно жестко произнесла Ташпи. – На тот свет всегда успеешь. А пока радуйся тому, что есть. Девяносто девять человек из ста на твоем месте уже бы шаркали по Эшленду в поисках сочных, вкусных мозгов. А ты в здравом уме, на твоем теле ни следа от порчи, а твоей удачливости хватило, чтоб излечиться от вампиризма. Знаешь, ныть после всего этого – просто стыдно.
На лице Блодскала на несколько мгновений застыло ошарашенное выражение, заставив волшебницу почувствовать раскаяние за резкую отповедь. Но потом девушка заливисто расхохоталась, подтаскивая Ташпи к себе, чтобы накрыть ее губы своими.
– А ты мне нравишься, – прошептала она, подминая волшебницу под себя.
***
Потертая, обильно тронутая чернью и чуть-чуть – зеленью, монета соскользнула с длинных, сильных и ухоженных пальцев в мозолистую, покрасневшую от скобления бесконечных кастрюль, ладонь. Получив взамен старательно укрытую тряпицей корзину, Равила отпустила стряпуху и потащила свою, издающую ароматный запах свежей выпечки, добычу в гостиную.
– Налетай! – разрешила она, водружая корзину на необъятных размеров стол, чья когда-то безукоризненно отполированная столешница за годы своей службы успела покрыться многочисленными царапинами. Наверное, хлаалу давно бы поспешили сменить видавшего виды патриарха, но редоран не любили пускать пыль в глаза и умели ценить верность. Даже верность вещей.
Запах горячего, только что из печи, хлеба щекотал ноздри, дразня и без того прекрасно помнящие о своей пустоте мужские (и не только мужские) желудки, так что лепешки расхватали быстро.
– Вот это другое дело, – одобрительно крякнул Альдс Баро, подтаскивая к себе кувшин с отваром коммуники. Ради такого важного дела, как прием пищи, кузнец даже стащил с себя фартук, небрежно кинув его на соседний стул.
Хитро улыбнувшись, Равила потянулась к мужчине, чтобы скользнуть губами по его щеке. Они с Баро планировали пожениться, но пока копили деньги на свой дом: не дело семейной паре ютиться в казармах.
– Так что будем делать с этим? – вернулась к прерванному трапезой разговору Нулено Тедас, кивая в сторону небрежно сваленной в углу кучи добытых в последнем рейде против контрабандистов трофеев. Прекрасный разведчик, Нулено была еще и очень красивой женщиной, чьи выразительные, цвета остывающей лавы, глаза похитили множество мужских сердец.
– Эту мерзость необходимо уничтожить, – прошелестела Седрис Омален, недовольно сжав сухие губы. В безжалостно стянутых в узел на затылке седых прядях жрицы годы не оставили ни единого темного волоса, оставив взамен приходящую только с опытом мудрость. Вот только молодость редко прислушивается к старости. Быть может, напрасно.
– Сначала следует выяснить, что это и для чего предназначено, – протестующее мотнул головой Баро. – Кстати, а где дремора носят Сарина? Хотелось бы услышать его мнение.
– Мнение насчет чего? – поинтересовался с порога наконец-то объявившийся редоранец, стягивая с головы шлем.
– Ну, наконец-то! – проворчал кузнец. – Не прошло и полугода. Где тебя носило-то?
– Где носило, там уж нет, – сообщил Сарин, с наглой ухмылкой утягивая со стола последнюю лепешку. – И что за хлам вы натащили? – поинтересовался он, разглядывая маленькие красные статуэтки, ставшие предметом только что имевшей место дискуссии.
– Понятия не имеем, – весело сообщила Равила. – Нашли целый ящик этого барахла у контрабандистов. Вот гадаем теперь, что это и кому могло понадобиться.
– Надо известить Храм, – тихо, но веско обронила Седрис. Все невольно кивнули, соглашаясь с мнением жрицы.
– Кстати, о Храме! – спохватился Сарин. – Только что видел отца Рейвела. Беседовали о проблеме мора в Хайра-Вассамси. Обещал помощь.
– А кто из наших идет туда? – спохватилась Нулено. – Если что, я сейчас свободна, так что…
– В Вассамси иду я, – с веселой улыбкой известила коллегу Равила.
– Ты же только что вернулась? – нахмурилась разведчица. – Нет, я не против отдать дело тебе, просто… Ты же не успела отдохнуть толком.
– Успеется, – отмахнулась редоранка. – Взять у Рейвела свиток, прогуляться на шахту, излечить матку квама… Что может быть проще?
***
Подкрадывающийся вечер уже расчертил землю устало вытянувшимися тенями, но небо еще не успело выцвести и оставить ютящихся в своих глинобитных муравейниках смертных один на один с жаркой пустотой ночи. Вот только в хмуром взгляде Сарина, устремленном на залитый щедрым художником синей и алой краской купол над Маар Ганом, место восхищению не нашлось. Ему не нравилось царящее в последние дни спокойствие: в здешних краях нет места безмятежности, а за расслабленность и самоуверенное спокойствие всегда приходится платить вдвое. Ему не нравилась едва заметная дымка на горизонте, там, где изломанные базальтовые гребни вцеплялись своими черными пальцами в залитые пламенем облака. Ушедшая в Хайрат-Вассамси Равила Нерион все еще не вернулась, а это значит, что разведчица рискует быть застигнутой приближающейся пылевой бурей. Никому не стоит оставаться на ночь в горах. Слишком многих после этого никто и никогда не видел.
– Ты тоже об этом думаешь? – прозвучало рядом.
Повернув голову, данмер обнаружил Альдса Баро, уставившегося в ту же точку горизонта, что и он несколько мгновений назад. На этот раз кузнец был без фартука, зато в доспехе.
– Куда-то собрался? – осторожно поинтересовался воин, уже догадываясь, что услышит в ответ.
– Прогуляюсь до шахты, – с нарочитой небрежностью в голосе сообщил Баро.
– Бессмысленная затея, только разминетесь, – попытался урезонить соратника Сарин.
– Ты не хуже меня знаешь, что ночью будет буря, – проговорил мужчина, буравя воина тяжелым взглядом. – Она могла подвернуть ногу, неудачно встав на какой-то казавшийся вполне безобидным обломок туфа. Всего лишь подвернуть ногу, понимаешь?!
– Тише, Баро. – Сарин сочувственно положил ладонь кузнецу на плечо. – Я все понимаю. Но и пустить тебя в одиночку на корм для кагути не могу…
– Да кто тебя…
– Заткнись, Альдс! Заткнись, пока не наговорил лишнего. Да, не могу. Поэтому мы пойдем вместе.
***
Квама не едят человечину, значит, это были крысы. Наклонившись, Сарин накрыл плащом останки несчастной, не в силах избавиться от назойливой и неприятной мысли, что до их появления в Хайрат-Вассамси падальщиков кто-то успел разогнать. Хотелось бы знать, кто.
Сзади раздался тот страшный звук, с которым мужчины пытаются удержаться от рыданий.
– Надо ее похоронить, – вздохнул воин, избегая смотреть на кузнеца. – Закапывать бессмысленно, крысы в момент доберутся до тела. Значит, нужны камни. Много камней.
В ответ Альдс издал что-то больше похожее на очень сдавленное мычание, тут же затихшее.
Сарин ухватился за мертвое тело, готовясь его оттащить в одиночку, пока Баро приходит в себя, но судорожно глотающий воздух кузнец уже брал то, что еще недавно было его невестой, за ноги. Плечи мужчины мучительно вздрагивали.
В шахте было темно, сыро и пусто. Несколько дохлых квама – двое рабочих и один воин – валялись в туннеле, смешно задрав членистые лапы. Что же ее убило? Сейчас, когда над телом основательно потрудились крысы, сказать едва ли возможно. Быть может, стоило более детально обследовать останки, но Баро вот-вот сорвется в истерику, на поверхности стремительно сереет небо, наступающая ночь вот-вот зальет ущелье непроницаемым мраком, а до того туда ворвется пепельная буря. И тогда им останется только ночевать здесь. Рядом с тем неведомым, что убило Равилу.
– Ты была смелым воином и хорошим товарищем, – негромко попрощался с ушедшим другом Сарин. – Пусть предки встретят тебя с радостью, оставив нам горе. Прощай, друг. И до встречи.
Несколько коротких ударов по опорной балке – времени на то, чтобы таскать булыжники, сейчас просто нет – и облако пыли медленно оседает над последним пристанищем Равилы Нерион.
Кузнец все-таки не выдерживает и закрывает лицо. Сарин хватает его под руку и настойчиво тянет слепо спотыкающегося мужчину вдоль ставшего склепом туннеля на поверхность. К стремительно оставляющему мир смертных на произвол судьбы солнцу.
Глава 9
Устало вытянувшись на согретых подземным теплом камнях, Ташпи задумчиво смотрела в умирающий закат. Рухнувшее за черненые пеплом горные пики солнце роняло последние искры в стремительно темнеющее небо, вцепляясь в те немногие облака, что оказались в его досягаемости с таким же отчаянным упорством, с каким повисший над пропастью держится за подвернувшийся под руку пучок травы. Уже напившийся вечерней прохладой ветерок бесцеремонно скользил по обнаженной коже невидимыми ладонями, отчего по телу колдуньи пробегали волны зябких мурашек.
– Замерзла? – шепнула та, чьи губы и ладони лишь несколько минут назад с властной настойчивостью требовали от целительницы беспрекословного подчинения.
– Немного, – призналась Таш, протягивая руку, чтобы коснуться любовницы.
– Иди-ка сюда… – пробормотала та, подтягивая колдунью поближе, чтобы накрыть собой. Ташпи обдало жаром все еще не изгнавшего болезнь тела. А может быть, это избыток силы, слишком большой для хрупкой смертной оболочки, сжигал свою обладательницу. Ответа волшебница не знала и даже не пыталась искать. Просто запустила пальцы в расплавленное золото волос, признаваясь своей пациентке и мучительнице, что ей сейчас хорошо. Очень-очень хорошо.
– Вечер. Снова вечер. – Взгляд Ташпи зацепился за провожающую в последний путь дневное светило звезду. – Знаешь, Блодскал, я перерыла все свои записи, но не обнаружила в них ни единого упоминания о каких-либо зависимостях времени суток с периодами просветления у корпрусных больных. И все же я совершенно уверена, что тебе лучше именно тогда, когда ночь истекла, а день еще не набрал силу. И наоборот.
– В наблюдательности тебе не откажешь, – хмыкнула пациентка. – Да, это именно так.
– Я могу исправить свои записи или это… индивидуальная особенность? – решилась уточнить колдунья.
– Любопытная. Упрямая. Талантливая. Что ты забыла в этой дыре? – услышала Таш вместо ответа на свой вопрос.
– Жизнь.
Целительница болезненно дернула головой, досадуя на себя, что ответ прозвучал сухо, чуть ли не резко.
– Прости. Это… не самая простая для меня тема.
Сильные пальцы сомкнулись на запястьях Таш, прижимая их к земле. Жадные губы впились в рот, подчиняя и выгоняя из головы колдуньи все лишние мысли. Целую вечность спустя, когда судорожно глотающую воздух целительницу отпустили, она услышала, наконец, неохотное признание:
– Тебе не стоило об этом знать, но да, связь моего состояния с временем не случайна и на прочих не распространяется.
Оглушенная догадкой Ташпи испуганно распахнула глаза и еле слышно выдохнула:
– Луна и звезда?
В наступившем молчании Ташпи остается только наблюдать за мучительным угасанием последнего отблеска света на горизонте. Тихий конец длительной агонии. Что-то фальшивое чудится колдунье в обступившей их тишине. Что-то недоброе – в накрывшем их темном куполе, на котором не торопится проступать бесстыдно-яркая россыпь звезд. На лицо Блодскала падает случайный сполох от догорающего костра, и Ташпи пользуется представившейся возможностью заглянуть девушке в глаза.
От залепившей их незрячий взгляд серой мути хочется отшатнуться.
– Я чувствую его дыхание, – едва слышно шепчет пациентка и, спустя пару гулких ударов сердца, откатывается, выпуская Таш на свободу.
Та тянется к мантии, спеша защититься от стылого дыхания ночи. Грубоватая, но плотная, добротная ткань касается слишком нежной для затерянной в провинциальной вневременности колдуньи, принося все еще не излечившейся от аристократических замашек целительнице иллюзию безопасности.
– Чье дыхание? – зачем-то переспрашивает Таш застывшую в мертвенной неподвижности фигуру: Блодскал сидит, обхватив руками колени и уставившись то ли вдаль, то ли в себя.
– Дагот Ура, – дергает головой в направлении нависшего над Маар Ганом жерла девушка. – Сегодня ночью будет буря.
– Сарин… – растерянно роняет Ташпи Ашибаэль, на которую вязкой волной обрушивается мучительная тревога.
Вопреки данному обещанию огнеглазый воин все еще не пришел.
***
Успел ли вечер окончательно истаять или буря нетерпеливо сожрала последние проблески света, накинувшись на затерянный на склонах вулкана городок не дожидаясь ночи, Ташпи так и не узнала. Песок больно ударил по глазам, слепя, и время для отвлеченных размышлений разом вышло.
По счастью, костер успел почти догореть, а те немногие искры, что сумел раздуть в устало багровевших углях зло завертевшийся в тесной хватке ущелья ветер, послушно умерли под башмаками колдуньи. Лишь одна в бессильной ярости ужалила голую ногу, заставив целительницу болезненно ойкнуть, но Блодскал даже не повернула головы, продолжая настойчиво таращиться в наполненную пеплом и песком в пустоту.
Ташпи от зрелища спокойно сидящей пациентки пробрал озноб, столько противоестественности чувствовалось в этой неподвижности. Торопливо сгребая в охапку небрежно раскиданную одежду, колдунья вцепилась в больную и потянула в дом.
Подумать о том, что будет делать, если Блодскал вздумает сопротивляться, целительница не успела: пациентка вяло и заторможено, но слушалась, дав себя довести до обеспокоенно скрипнувшей двери и дальше, в спертое тепло и пропитанный запахами снадобий покой.
Теперь можно было не торопиться, но бившаяся внутри тревога за одного упрямого воина требовала выхода, и Ташпи завертелась в болезненно-суетливых хлопотах. Обиженно брякнула печная заслонка, ворчливо затрещали неохотно занимающиеся пламенем поленья. Не без труда натянув рубашку на по-прежнему витающую в мире грез пациентку, целительница взяла девушку за подбородок и бесцеремонно влила в нее очередную порцию лекарства. Затем недовольно загремело ведро, а метла сердито зашоркала по и без того чистому полу. «Где тебя дреморы носят, Сарин?!»
– Рассказывай, – хрипло, но вполне внятно раздалось из-за спины, и резко развернувшаяся целительница натолкнулась на все еще темный, но вполне осмысленный взгляд своей подопечной.
– Я?! – взвилась колдунья, слишком взвинченная, чтобы сохранить самообладание. – Нет, это ты рассказывай. Кто ты такая, Блодскал? Те сказки, что распространяют эшлендеры, и так не любит Трибунал… В них содержится крупица правды? Ты и вправду тот легендарный Луна и Звезда, о котором тут мне уши прожужжали, несмотря на все ординаторские запреты? Великого героя данмеров колотит от лихорадки на кухне какой-то беднячки? Смешно…
Тихий смех расплескался по кухне.
– Согласна, это и вправду смешно. Судьба вообще любит шутить. Но, подозреваю, тебе это и самой отлично известно. Ты услышишь мою историю, обещаю. По крайней мере, ту часть, что известна мне. Но взамен я хочу услышать твою. Что ты делаешь тут, Ташпи? Что привело тебя, молодую, талантливую и красивую, в эту дыру? Страх? Обида? Разочарование?
– Первое, – сдавленно призналась колдунья, полуотворачиваясь. Тема была слишком болезненной. – Впрочем, второго и третьего тоже хватило.
Тонкие, слишком тонкие для таящейся в них силы пальцы нежно проводят по щеке целительницы, и Ташпи не выдерживает. Со всхлипом она утыкается в плечо своей пациентки, чтобы отпустить ту горечь, что копилась в ней все эти долгие месяцы.
***
Если мужчине нужно выговориться, он идёт в таверну, заказывает бутылку суджаммы или гриифа и изливает душу первому подвернувшемуся под руку собеседнику, если тот оказывается достаточно терпелив, чтобы не уснуть в процессе, и ленив, чтобы не подняться и уйти. У женщин же искать на дне бутылки истину, утешение или забытье не принято.
Когда у Ташпи закончились слезы, она отстранилась от Блодскала, снова заковывая себя в доспех вызывающе безупречного спокойствия. Та невесело усмехнулась и, протянув руку, убрала с лица колдуньи прилипшую ко лбу темную прядь. Взгляды девушек переплелись, куда более тесно, чем каких-то полчаса назад тела, и волшебница поняла, что расскажет. Выплеснет на самую странную из своих пациенток всё то, что должно было превратить её жизнь в кошмар, а вместо этого помогло найти себя. Если Ранис рассчитывала, что заставит свою бывшую соперницу по ночам просыпаться с воплями ужаса, чтобы потом рыдать до утра, то она крупно промахнулась. Смешно, но именно сейчас, в нищете и безвестности, Ташпи Ашибаэль, наконец, осознала себя сильной. Куда более сильной, чем та глупая, надутая от спеси девчонка, что так легко позволила одержать над собой верх.
У женщин, если им нужно выговориться, есть свой, проверенный не меньшим числом столетий, чем у мужчин, ритуал.
Вскипела вода в почерневшем от времени и окислов кувшине. Всыпанная туда горсть коммуники наполнила комнату терпковатым, освежающим ароматом. Щепотка рубраша, чтобы добавить пряность хвойного эфирного масла. Закрыть салфеткой, поставить у печи и подождать, пока настой созреет. А пока достать из шкафа корзинку чуть засахарившегося скаттла, нарезать аккуратными дольками и разложить весьма скромное угощение на тарелочке из тонкой, немного помятой жести.
Да, раньше на её столе стояло лучшее стекло, какое умеют изготавливать данмеры, каждый Дом которых мог похвастаться своим собственным рецептом изготовления пигмента для его окраски. И хранил секрет как зеницу ока.
Зато знаменитую альдрунскую керамику Ташпи могла позволить себе и сейчас, благо солнечный аурипигмент, непроницаемый как ночь магнетит и известная также как драконья кровь киноварь добывались именно тут, в залегающих рядом с геотермальными источниками жилах, в изобилии рассеянных по окрестностям Маар Гана.
Пузатые глиняные чашки с затейливой росписью целительнице подарил Сарин, и сейчас, пока Ташпи осторожно разливала себе и Блодскалу горячий отвар коммуники, сердце её снова укололо беспокойство. Там, снаружи, воина подстерегали ночь, буря и чудовищные порождения пепла.
– В этом мире, если у тебя за спиной не стоит чьей-то силы, то за твою жизнь никто не даст и ломаного гроша, – начала свой рассказ Ташпи Ашибаэль. – Так или иначе, ты должен выбрать, кому отдать свою верность, свой талант и свой труд в обмен на покровительство. Для тех же, кто одарен способностями к волшебству, этот вопрос стоит особенно остро. Ни Телванни, ни Гильдия Магов не терпят конкурентов. Сокрушить друг друга им пока не удается, но судьба отбившегося от стаи одиночки предрешена. Можно годами прятаться от чужих глаз в забытой всеми пещере, медленно сходя с ума от одиночества. Можно искать в запрещённых ритуалах ключ к силе, которая, как кажется, станет спасением от страха. Только конец один. Если повезёт, тебя разорвут порожденные тобой чудовища. Иначе тебя отыщет карательный отряд Храма. Или твои же бывшие коллеги. Гильдия не терпит тех, кто может бросить тень на её имя. Гильдия вообще мало что терпит.
– Значит, ты предпочла присягнуть Гильдии Магов, – без малейшего оттенка вопроса с задумчивостью произнесла Блодскал.
– Вот уже восемь месяцев, как мое имя вычеркнуто из её списков, – спокойно, слишком спокойно начала Ташпи свой рассказ.
Интермедия III
Нет, я никогда не верила, что мне суждена долгая жизнь, а уж скромная кончина в собственной постели и вовсе рассматривалась не иначе, как дикая фантазия. И все же к неизбежности своей скорой смерти я оказалась не готова. Даже среди жадных поцелуев оттащившей меня от края на несколько упоительно сладких мгновений девчонки мне ни на мгновение не удавалось забыть о неотвратимости финала.
Нереварин потерпела поражение. На этот раз окончательное.
Оставалось со смирением принять свою судьбу, торопливо впитывая оставшиеся дни. Глотая их без остатка, до последней горьковатой, но такой сладкой капли. Страшась пролить торопливо мелькнувший блик солнечного луча на высунувшуюся из-за горы тучку, порыв по-вечернему ленивого ветерка, ласковое касание тепла догорающего костра.
Я заглядывала в прозрачную глубину взгляда своей целительницы и видела там отражение утреннего неба. Теплого, полного сострадания к смертным, неба. Я любовалась её тонкими, полными нервного изящества запястьями и думала о том, сколько силы заключено в этом хрупком теле. Сколько мужества нужно, чтобы встать наперекор людям, смертельно опасной заразе, воле пробудившегося божества, самому року.
А героем снова назовут меня. Смешно.
Смешно и грустно.
Я сидела на колченогом табурете у неказистого стола, сжимала в ладонях пузатую чашку с горячим питьём, слушала рассказ колдуньи и думала.
Кто защитит эту темноволосую гордячку, с таким умением находящую себе неприятности, если я умру. Кто защитит тысячи других женщин, детей, стариков, греющихся у сових очагов этой ночью, если Нереварина не станет. Кто остановит Дагот Ура? Кто призовет к ответу Троих?
Пусть смерть неизбежна, но кое-что до нее я успею.
Глава 10
«Тревожные вести, старина, но я к ним, пожалуй, привык. Нынче не сыщешь хорошего известия, даже если будешь по примеру древних безумцев искать их в полдень с зажжённым факелом. Наш железный старик не жалуется, но мы, те, кто стоит к пастырю слишком близко, видят отблеск страха в его глазах. О нет, страха не за себя, но за судьбу тех, кто вверен под его опеку.
Ты говоришь, дыхание Проклятого все жарче, а я отвечу тебе, что наши всеблагие покровители оставили нас наедине со своими заботами. В городе поэта давно не слышно песен, а по лестнице тысячи ступеней никто не поднимался более года. Великий занят и ему не до забот смертных».
Какие тревоги бы не одолевали автора строк, затейливая каллиграфическая вязь оставалась безукоризненно ровной. Почерк доверенного секретаря Патриарха внушал зависть его однокашникам ещё тогда, когда они вместе протирали штаны и рясы за пыльными фолиантами в Зале Мудрости.
С тех пор минуло слишком много лет, и вихрастый задира Эндрин превратился в сладкоречивого магистра Ллетри, правую руку высшего иерарха Храма Троих, но порывистой горячности до конца не утратил. Правда, проявлять её предпочитал только перед старыми товарищами, теми, кто знал его еще как Нетча, чей безжалостный и меткий язык умел уязвить в самое больное место. Рейвел в это число входил, хотя друзьями Нетч и Скриб никогда не были.
Дотошный и въедливый, Сален даже самую неподъемную задачу брал измором, копая вокруг неё с маниакальным упорством. Полезная способность для сына скорняка, за спиной которого никогда не будет денег и влияния семьи. Родится Ллетри куда полезнее, чем Рейвелом, хотя пример ходячей бездарности Тендаса доказывал, что одного состояния матушки для карьеры в Храме недостаточно. Эндрин мог сколько угодно играть в легкомысленного баловня судьбы, богатого простака, которому досталось слишком много, но это не значит, что он им когда-нибудь был.
Отложив недочитанное письмо — дешевый пергамент, никаких гербовых печатей и витиеватых подписей, лишь простенький оттиск в виде нетча внизу, высокий суровый мужчина поднялся из-за стола, чтобы сделать несколько медленных, рождённых не находящим для себя выхода нервным напряжением, шагов по крохотной келье.
Комната храмовника била в глаза почти вызывающим аскетизмом. Избитый тюфяк в нише, заменяющей постель, широкий, заваленный книгами стол рядом с которым мостился неказистый и жёсткий даже на взгляд стул с высокой спинкой и невзрачная, но безукоризненно чистая циновка на полу. В сундуке лежала пара смен одежды, столь же строгой и лишенной внешних изысков, как хозяин. На полках грубо сбитого стеллажа — зелья, алхимические приборы и единственная признаваемая священником роскошь, громоздкие, в толстых, окованных железом обложках фолианты.
«Можешь гордиться: твоё донесение было удостоено высочайшего внимания. Принёс его ты в недобрый час. Ересь нынче растет из каждого угла, подобно грибам после дождя, и шляпки у этих плодов земли отсвечивают лиловым. Но не так ядовит копринус, как измышления обезумевших от ядовитых испарений вулкана дикарей. Ни одного года не проходит, чтобы они не провозгласили очередного бедолагу воплощением героя, возвращения которого ими ожидается с таким нетерпением. Скорбные разумом, им невдомек, что не смертному справиться с тем, что под силу лишь богам…»
Рейвел на несколько минут прикрыл уставшие глаза, с силой потер виски. Ради чего Нетч писал эти строки, излагая то, что священник прекрасно знал и сам? Что хочет сказать своему бывшему однокашнику правая рука старого интригана, привыкшего не доверять свои настоящие мысли никому и ничему?
«Никс сделал стойку на твоего Чужеземца. Ты же знаешь Никса, его хватка всегда была железной. Сами двемеры не извлекут того, кому не посчастливилось оказаться сжатым в его не знающих пощады челюстях. Он пустил по следу пару гончих, так что можешь не беспокоиться, проблема будет решена. На тебя Высокий Совет возлагает лишь организацию встречи посланцев с… объектом их интереса.
…
Не вмешивайся. Смотри. Слушай. Глупцы считают Старика мягким, когда он не хочет, чтобы страдали невинные, но это не мягкость. Это — мудрость. И мудрость эта говорит, что скоро, очень скоро нам предстоят жестокие битвы. Битвы, в которых каждая толика информации будет ценнее эбонита».
***
— Урожай четыреста семнадцатого, — задумчиво обронил вальяжно развалившийся напротив Траласа черноволосый мужчина с неприятно-хищным взглядом. То ли едва приметные трещинки у глаз залегали слишком остро, то ли затейливые изгибы проходящей через всё лицо зелёной татуировки невольно будили тревогу, напоминая о тех временах, когда несмываемые линии несли куда больше смысла, чем сейчас, и смысла страшного.
Но нет, едва ли собеседник Траласа развлекался кровавыми ритуалами, или служил кому-то из жестокосердных Лордов Даэдра. С тех пор как данмеры перестали поклоняться своим жадным до крови повелителям, минуло слишком много веков. То, что когда-то служило внятным всякому посвященному символом, стало не более чем украшением. Впрочем, новоиспеченный адепт Храма не слишком утруждал себя образованием, чтобы быть в курсе подобных тонкостей. Когда-то он и сам намеревался сходить к татуировщику, чтобы придать своей излишне слащавой внешности немного агрессивной мужественности, но был вовремя пойман маменькой.
Паучихе было совершеннейшим образом наплевать, что неудавшийся отпрыск выставит себя на посмешище… ровно до тех пор, пока его глупость не начинала бросать тень на семью. Званием недоумного выкидыша заражённого чесоткой грязекраба и лишением карманных денег Тралас не отделался: старшая Рендас обладала неженской силой, была скора на руку и совершенно не гнушалась пользоваться широким плетеным ремнем из шкуры кагути, надолго оставлявшей на нежной коже избалованного недоросля медленно вызревающие из сини в нездоровую желтизну отметины.
— Четыреста семнадцатого? — зачем-то уточнил Тралас Рендас и заглянул в узорчатый кубок, пытаясь оценить насыщенность цвета шейна со столь впечатляющей выдержкой.
В тот, выдавшийся особенно теплым и сухим, месяц последнего зерна, когда неторопливо вызревали отправившиеся в бродильный чан ягоды коммуники, шёл третий год открытия Вварденфелла. Покинутая данмерами земля успела отдохнуть, вдосталь напитаться солнцем и дождём, надышаться зыбко-прозрачными рассветами и мятежно-огненными закатами, чтобы затем щедро поделиться накопленным с теми, кто пришёл встревожить её девственное лоно безжалостным плугом и пролить своё семя в кровоточащие чернозёмом раны.
— Интересный был год, — объяснил данмер с татуировкой, легонько качнул кубок, чтобы полюбоваться на маслянисто стекающее по стенкам золото. — Насыщенный. Поговаривают, что этот обещает быть не хуже.
Позабавил ли озадаченный взгляд Траласа мастера оружия, известного своими воинскими умениями не только в Балморе, или вызвал раздражение, храмовник этого не узнал: лицо тёртого жизнью воина осталось непроницаемым. Алчущие достичь совершенства в навыках обращения с клинками и молотами стекались к Тедрину Бренуру со всего южного побережья. О том же, что он числится одним из лучших боевиков Камоны Тонг, знало куда меньшее число народу.
Чтобы добиться встречи с ним, Траласу пришлось вывернуться из собственной кожи, изобретая достаточно уважительный повод для отлучки (Храм не приветствовал пренебрежение собственными обязанностями), собственноручно подделать письмо от «заболевшей маменьки», пережить долгое, вытрясшее из молодого храмовника всю душу путешествие, от которого до сих пор ныли отшибленные о собственные кости потроха, а оказавшись в Балморе, начать не с горячей ванны и пропитанных ароматным маслом ладоней смазливой массажистки, а с торопливых встреч с теми, кто мог подёргать за нужные ниточки. Но дело того стоило. Определённо стоило.
— А что такого произошло десять лет назад? — без особой охоты поинтересовался Тралас. Перейти от светской болтовни к делу мешал подоспевший с горячим Банур Серан. Хозяин трактира счёл гостей достаточно важными особами, чтобы обслужить собственноручно и теперь с важной неторопливостью раскладывал столовые приборы.
— Красная гора проснулась, — коротко обронил мастер Бренур.
Рука Банура Серана дрогнула, чуть не опрокинув на скатерть соусницу.
— Ох, недоброе нынче времечко, — забормотал трактирщик. — Ох, недоброе… Гора эта проклятая дымит, безумцы повсюду вылазят, а у нас… да вы, молодой господин, и не слышали, наверное… Жуткое дело случилось намедни. Вы ж знавали господина Совора Трандела? Да и у мастера Веласа, помнится, что-то заказывали.
— Да, — кивнул Тралас. — Кстати, передавайте им от меня привет и наилучшие…
— Нельзя-с… никак нельзя-с, — тоскливо забубнил Банур Серан, и только тогда молодой храмовник заметил, что хозяин «Клуба Совета» неуловимо изменился. На дне тревожно выпученных глаз затаился застарелый, въевшийся до самых кишок страх. — Это случилось прямо здесь, в моей таверне… ох, горюшко-то горькое… Всех убил, всех…
— Кто убил? Кого? — нахмурился Тралас, пытаясь вычленить из причитаний трактирщика хоть что-то осмысленное.
— Совора Трандела, Танелена Веласа и ещё троих… достойных граждан сего города убил какой-то наёмник. Месяц тому назад. — Голос мастера оружия был сух и бесстрастен. Как будто не его коллег по цеху лишили жизни.
— Один? — обалдел Тралас. — Один наёмник убил пятерых?
— Баба это была, чужеземка, — встрял трактирщик.
— Светловолосая бретонка? — насторожился храмовник.
— Да, — медленно ответил Тедрин Бренур, переставая выглядеть зверем расслабленным, в доли мгновения превращаясь в зверя, напавшего на след. — Ты что-то о ней знаешь?
— Знаю, — решительно кивнул Тралас, взглядом отсылая трактирщика. — Собственно, именно по этому поводу я приехал в Балмору.
Крепчающий с каждой минутой ветер торопливо гнал по бескрайней голубой степи отару боязливо жмущихся друг к другу, белобоких гуаров. Внизу, перед взглядами расположившихся на террасе собеседников, бесстыдно раскинулась обильная торговлей Балмора. В этом городе, словно в объятиях публичной девки, горячий приём обещался всякому, если на то хватит содержимого его кошелька.
Горожане спешили по делам, лязгала костяными доспехами городская стража, Одай степенно нёс свои воды на юг, отражая испуганно плещущие кроны деревьев, гордо изогнувшиеся арки мостов, рыжие стены глинобитных зданий. Тоскливо трубил свою усталую песню силт страйдер.
Первые тяжелые капли разбились об истершиеся булыжники мостовой, марая шероховатый камень чернильными пятнами. В воздухе запахло сырой свежестью с пряными нотами травяной горечи. Вкрадчиво и неторопливо на город опускался дождь.
***
Бомм!
В огромной, полной тревожных алых сполохов пещере раздался протяжный и гулкий удар колокола. Разом стихла чья-то суетливая возня и неразборчивое бормотание, стихли и едва слышные, въедающиеся в уши шепотки.
Бомм!
Замерли жалобные стоны затерянных душ. Прекратилось утробное ворчание. Смолк и горький, безнадежный плач. В обрушившейся горным селем тишине стало отчетливо слышно далекое мерное пошаркивание.
Шшурх. Шшурх. Шшуурх.
Бомм!
Кажется, что пещера — это огромное каменное существо, обдающее тебя своим теплым, влажным, полным смрада дыханием.
«СКОРО...»
Зычный голос вонзается прямо в мозг, минуя барабанные перепонки. Пещера вторит ему многоголосым эхом: «Скоро», «Ооо, скооро», «скоро, да, скоро...»
"… ДА НАСТУПИТ ЧАС..."
Тоненький, обречённый вой объятого смертельным ужасом существа коротко и страшно обрывается одним тяжелым, глухим ударом.
"… ДА ПРОСНЁТСЯ..."
Шёпот, снова шёпот. Повсюду, из каждого угла, из-за каждого камня доносится едва слышный вкрадчивый шёпоток: «проснётся», «ждите», «скоро», «ждём, проснётся, скоро», «проснётся».
"… ПРОБУДИТСЯ..."
Нет больше забитого телами каменного мешка. Нет тысячи корчащихся в агонии подступающего сумасшествия сознаний. Есть только чрево, огромное, наполненное гнойным безумием нутро, в котором тяжко ворочается, не в силах вырваться из тысячелетнего сна, огромное, многорукое и многоголовое, хтоническое существо.
"… СПЯЩИЙ!"
