Рукопись Шогруба гро-Брозула
Автор сей рукописи
орк Шогруб гро-Брозул,
пожелавший рассказать свою историю,
являющейся также неизвестной страницей истории Тамриэля
[Автор сей рукописи пожелал умолчать время происходящего]
Нет, я просто я обязан рассказать эту историю. Не зря говорят, орки, они вроде грозные, а в душе добрые и открытые. Хотя может быть, я и не настоящий орк, как мне отец мой говаривал. Главное, что я бросил воинское дело и не хочу больше им заниматься, хотя душа к этому лежала о-го-го как. С самого детства с мечом в руках, помню как-то зарубил волка, хоть он дохлый и старый был, и приполз к нам с голодухи в деревню, от отчаяния, наверное, но отец-то прибежал, а всё в кровищи-то и я меч в руках держу. Ну ладно.
Ну, учил отец воевать меня, я хороший воин был, выше меня бойцов не было. На Арене Имперской даже зарабатывал время какое-то, с тех пор как в Сиродил перебрался. Ну тогда меня и заметил рыцарь один, мало таких, не побоюсь их великими называть, которые платы не берут, славы не просят, Девятерых чтят и Девять их добром одаривают. Тогда вышел с Арены я, только «кровопускателя» получил, думал уж всю жизнь на Арене ошиваться буду, он ко мне подошел. В серебряной броне весь, волосы златые, норд значит, а глаза так и искрятся. А клеймора за спиной, так и тянет от нее силой, чувствую, зачарованная.
«Здравствуй, кровопускатель», – говорит. Вежливо так, я удивился, весь в крови стою, да рука сломана, нехорошее зрелище, а он чистенький весь, как с картинки, в объявлениях о Арене такие. – «Каково твое самочувствие?», – говорит.
Я тогда зол был, думал долго руку лечить буду, а то и останусь калекой, чаша обновления чего-то, чародеи там четвертый день не подпускали никого. И послал куда подальше его, он кивнул так, ладони ко мне свои направил, сказал что-то, я подскочил даже. Холодок по телу прошел, рана на руке затянулась, и кость вроде как срослась, даже болеть перестало. Он и говорит:
«Ищу оруженосца, Боги повелели. Такого, чтоб силой не обделен был, да последовал за мной, куда скажу. Но видимо, ошибался я в тебе». Я тогда дураком был, ну и подумал, раз он в таких доспехах ходит, то и мне, оруженосцу, достанет. И стал подлизываться к нему, не ошибся мол, возьми к себе. Он головой печально так покивал, да говорит: «Как зовут тебя, орк?» «Шогруб гро-Брозул», – отвечаю. «Меня Элвином величать», – сказал он. А у меня мысли сразу – имя-то, толи аллейдское, толи редгардское, а сам норд. Немного тогда я в мире был, не знал ничего, да и образование военное предпочел. Потом узнал я только, что из ордена он какого-то тайного, а имя это второе, нареченное в ордене. Первое он не пожелал открыть.
Ну дальше рассказывать не стоит, какие глаза круглые у мастера меча были, когда сказал я ему, что ухожу (вернее потом-то, подмигнул я ему, что вернусь еще, он улыбнулся), как мы в отель вошли, нам там бесплатно ночлег устроили по просьбе Элвина. А отель-то, не из дешевых! Тридцать септимов за ночь, если не ошибаюсь. На следующее утро отправились мы в Торговый район, прикупили мне секиру, красивую такую, серебряную, ручной работы – до сих пор дома висит. Немало стоила, а Элвин золотишко-то высыпал, не пожалел даже. Глаза как были серебристые, так и остались спокойные. Пришлось клеймору отцовскую в землю закопать, да место пометить, чтобы вернуться еще.
Помню, как он мое уважение завоевал. Идем, значит, в Имперском городе, в Портовом районе, а там лачуги одни, и оборванцы какие-то, кто скуму уже за жизнь почитает, начали Элвина грязью поливать – я хотел уж зарубить наглецов, да он остановил меня, и говорит им так: «Не стоит оскорблять тех, кто выше тебя, стоит стать выше, вот тогда и поговорим», или что-то подобное сказал он. Ничего вроде умного не молвил, значит, а они как-то замолчали, просветлели даже, ушли куда-то. Словами исцелять умеет, значит, не брезгует с оборванцами говорить. А то иные, вроде Девятерых чтят, а сами сверху вниз смотрят – Тайбера Септима забывают.
И отправились мы в сторону Бравила. Элвин словно монах какой, поверх доспехов плащ одел, да снаряжение все свое за спиной в сумке тащит, а я оружие тащу, костер развожу, дрова таскаю, в общем, все, что делать не умею и не люблю. Это было первое впечатление, когда я уж слинять хотел. Пару дней мы, значит, тащились, потом разговорились наконец, и понял я, что человек он ученый да поговорить с ним интересно.
- В Бравил идем, – наконец ответил он на мой молчаливый вопрос. – Говорят, помощь им нужна.
На четвертый день мы приперлись, наконец, в Бравил. Тогда вымучен был я совершенно, пару дождей пережили мы, а Элвину хоть бы хны: живучий, как босмер, которого однажды я на Арене прихлопнул. Отправились мы в таверну поприличней, да спали как убитые. Днем отправились в замок.
Глава Бравила тогдашний, не буду имени говорить его, поприветствовал нас, к себе в покои пригласил. Сидим там, а он и говорит:
«Участились нападения на Бравил вампиров. Засели в пещере неподалеку, уже семерых человек покусали, шестерых украли, охотники пытались выселить их, да не вернулись. Магов из гильдии посылали, да все передохли, один вернулся только, с глазами, полными ужаса, покусанный весь, о ритуалах каких-то говорил все. Пришлось сжечь его живьем».
А меня даже в дрожь от рассказов таких бросает. Элвин сидит, спокойный такой, даже мне спокойней стало. Сидим слушаем.
«Если маги не справились, значит артефакт есть у них, питаются им потихоньку. Может души пленили где. В общем, Бравил на тебя рассчитывает. Справишься – полторы тысячи септимов твои, и еще пять сотен сверху за дорожные издержки. Всем необходимым обеспечим».
Элвин головою только покивал, говорит: «Все мое – со мною, оружие, доспехи, да верный оруженосец. Может быть, завтра утром в путь отправимся, а злата твоего мне и даром не надо, за свет и добро в Тамриэле боремся мы. Лучше деньги эти на канализацию спусти». Как про верного оруженосца-то он молвил, так я чуть не посинел от удовольствия и гордости, надо же, я оруженосец у такой шишки – к нему за помощью даже графы обращаются.
Долго они еще разговаривали, я чуть не заснул, переночевали мы в замке, да я в бане мылся такой, что до костей пробирает. От грязи отмылся, даже кожа зеленей стала. Пришел я из нее вечером, значит, он и велит мне, садись мол, в кресло. Я и сел. Тогда говорит он, каждое слово я в голове сохранил, до сих пор согревают меня, когда плохо:
«Ну, оруженосец мой, отправляемся завтра мы в бой. Сражайся так, чтоб противник твой со страху бежал – да секира серебряная у тебя, для вампиров она словно огонь. Если укусят, не бойся, зелий полно, да излечу в бою тебя, если что. И, спокойной ночи, брат по войне мой». Тут он встал, пальцами к вискам моим прикоснулся – дык я отрубился, а сны снились, будто в стране я, какой света полно, добра, счастья, вампиров не существует никаких. А утром радостно было так, вампиров готов был я десятками убивать.
Вышли мы из Бравила, свернули с дороги, по лесам плутали, в болоте чуть не потонули. Элвин все с картой сверялся, что ему граф дал. Нашли мы наконец пещеру, когда солнце только из-за горизонта поднялось.
- Ну, Шогруб гро-Брозул, в бой? – спросил он меня. А мне тогда в голову даже не пришло – как это, вдвоем на поселение вампиров. Достал он меч, ринулся в пещеру, ногами дверь выбив, и сразу в бой. Вампиры нас, видимо, уже по дороге просекли, вооруженные были.
А как он сражался! На Арену бы его. Я видел только волосы, меч иногда мелькал, а трупы от него разлетались в разные стороны, как куклы. Я подойти к нему боялся. Но в долгу тоже не остался, десяток вампиров умертвил, наверное, точно. Откуда их там столько было, не знаю, наверное, один из многочисленных кланов вампиров, что по Тамриэлю шатаются, герб у них свой был даже. Но дом-то мы им разворотили! К счастью, пещера не из ходов, а одной комнаты большой состояла, а то и заплутать можно. Там и сундуков было полно, столов, кубки были. Я золото все выгреб, поворачиваюсь, а Элвин стоит и смотрит на стену. Подхожу, значит, а на стене меч висит – страшный такой, темный, кривой какой-то. Брр!.. Вспоминать страшно даже. Гарда у него в виде рожи, вместо глаз рубины. Может, дейдрический какой, меч-то. В глаза-то Элвину я посмотрел, а он завороженный стоит, глаз отвести не может.
«Элвин», – зову его. – «Идем уже».
Он так встряхнулся, как проснулся будто, и в глазах искорки промелькнули у него, каких не было никогда. Меч со стены содрал, и говорит: «Возьму-ка себе его». Я даже испугался. С чего бы он такой меч темный себе хочет?
«Может, не надо», – говорю. – «Давайте здесь оставим, да пойдем?» – Он в ответ зыркнул на меня так, что душа в пятки.
Вышли мы из пещеры, идем, он все меч в руках держит, любуется на него. А я слово сказать боюсь. Вдруг это не меч, а зло какое, из Обливиона. Наслушался сказок в детстве, решил ночью меч выкрасть, спасти рыцаря, да выкинуть куда, в болото.
Ночь настала наконец, покушали мы, а Элвин задумавшийся все был, затем лег. А я часовой был, да как только он заснул, меч схватил, хотел уже бежать. А как что-то меня ударило! (Потом подумал я, защищался он, меч-то.) Я упал и потерял сознание. Очнулся, а Элвин меч в руках держит, поглаживает, жалеет будто, а выражение лица, как мертвец какой-то. Тут я встал, он на меня посмотрел, а взгляд его такая ненависть скосила, что я стою, не двигаюсь со страху. Он прыгнул ко мне, клинком уже размахнулся, я одними губами выдавил: «Девятеро смотрят за тобой!» Он как-то остановился, взгляд просветлел, задрожал и пошел спать.
Наутро вернулись мы в Бравил, по дороге никто из нас слова даже не сказал. Он всю дорогу, то меч гладил, то на небо смотрел, не знаю, отчего. В город вошли, люди нас приветствуют, хвалят, а Элвин, какой-то злой стал, улыбается всем; эльфийку какую-то ущипнул, кланяется. Пришли мы, значит, в замок, граф нас там поприветствовал, проводил в покои к себе.
«Вернулись вы. Не сомневался никто, что победите вампиров», – говорит. – «В доказательство вижу меч. Уже отправлены люди, проверить, пуста ли пещера. Полагаю, доблестный воин, награды вам не надо?»
Элвин так подбоченился:
«Мне нужны мои заслуженные две с половиной тысячи септимов, да девку на ночь сегодня в придачу». У графа даже глаза на лоб полезли. Но победителям, как отец мой говаривал, не отказывают.
«А клинок, как реликвию, городу оставите?» – граф спросил, настороженно так. Даже слов нет описать, как Элвин ответил.
Ночь мы в таверне провели – Элвин веселился и пил, как самый гнусный наемник, а я их на своем веку немало повидал. Но не веселился я почему-то, тоска такая накатила, думал я, почему так изменился рыцарь, ведь не пил он раньше, в тавернах не буйствовал, с девками не веселился. А еще и теперь бардам золото сыпет, чтоб баллады о нем пели.
Потом ушел спать Элвин, я еще немного один посидел, затем за ним пошел, дверь приоткрыл в комнату к нам, а он сидит там, спиной ко мне, меч в кресло поставил, и разговаривает с ним:
«Да, Золото… Ты прав. Но как же Девятеро? Они направляли и защищали меня, я был их воином». – Затем он несколько минут молчал, и снова начал говорить: – «Думаю, ты снова прав… Девятеро не дадут мне той власти и могущества, что дашь ты… Да… Ты наполняешь меня силой. Не предавай меня».
А над креслом висело зеркало. Он неожиданно встал, я увидел его отражение – глаза были красные, а когда оскалился он, зубы острые оказались, и дэйдру еще чем-то напомнило. Кубарем скатился я с лестницы, бегом добежал до часовни и спал ночь всю под лавочкой, дрожа от страха и молясь Девятерым. Никогда не молился богам чужим я, а тут получилось так, Стендарр помиловал меня, значит.
Ну наутро, делать-то нечего, отправился я все-таки обратно в таверну, надо ж из комнаты вещички забрать свои. Думал тогда я, отправлюсь обратно в Морровинд к отцу, буду жить, вспоминать не буду ничего. Но по-другому получилось маленько. Прихожу, значит, в таверну, дверь в комнату открываю, и Элвина нет там, у меня как камень с плеч. Сумку забираю свою, да смотрю, клинок тот, черный, на кресле так и стоит. Ну подумал я, дай еще счастья попытаю – не за себя борюсь-то, за друга постоять надо. В сумку меч, да бежать, за город! А Элвин может образумится еще, если клинок не будет ему мысли путать.
Выхожу из таверны, значит, как ни в чем не бывало, а сердце так и скачет – было так со мной один раз только, когда на Арену первый раз выходил. А Элвин мимо меня в таверну заходит, и лицо вроде человечье (по нужде наверное выходил). Начал мне всякие язвительности говорить, ты мол, куда воин собрался, испугался чего, что ли? Я внимания не обратил, а как за угол зашел, так побежал быстрее ветра, что на родине моей вьются. А сзади истошный крик, рыцарь пропажу обнаружил, значит. И слышу, вопит: «Отдай его, ворюга! Держи вора!» Бегу быстрее еще, ворота к счастью, недалеко оказались, и Элвин нагоняет меня, и стрелу кто-то пустил – стражники в погоню ввязались, значит. «Ну пропал я, пропал», – думаю. А назад обернулся, Элвин догнал меня, с ножом прыгает. Я увернулся, секиру достал, приготовился защищаться, а еще одна стрела просвистела, и рыцарь бывший, Элвин то есть, упал. Стрела из груди у него торчала, с оперением таким, стражника значит.
Тут и стражники прибежали, один говорит из них, как я помню:
«Страшен он, кто это? Бежал, а глаза краснеют, да еще и нож достал, убить тебя хотел, вот мы его и пристрелили».
Ну вот я и рассказал, что приключилось со мной. Но штраф по закону за воровство уплатить пришлось, да никто особо не поверил мне. И вот написал в историю Тамриэля, значит, чтоб знали все, как бывает. А меч-то пошел я и выкинул куда-то в болото, но не скажу где, вдруг охотники найдутся его поискать, опять поработит он кого, если даже Элвина смог, то и любого сможет. Не знаю я, откуда во мне воли столько нашлось, но шел когда я с ним, он мне говорил всякое, что аж за душу берет, обещал много чего, в самое сердце лез, на слабые места давил, чтоб не выкидывали. Я чуть не сдался. Но себя-то пересилил, вспоминал, что с Элвином он сотворил, так и донес его, меч то есть, и лежит он там до сих пор в болоте, сгнил небось.
Да так и лучше оно будет.
орк Шогруб гро-Брозул,
пожелавший рассказать свою историю,
являющейся также неизвестной страницей истории Тамриэля
[Автор сей рукописи пожелал умолчать время происходящего]
Нет, я просто я обязан рассказать эту историю. Не зря говорят, орки, они вроде грозные, а в душе добрые и открытые. Хотя может быть, я и не настоящий орк, как мне отец мой говаривал. Главное, что я бросил воинское дело и не хочу больше им заниматься, хотя душа к этому лежала о-го-го как. С самого детства с мечом в руках, помню как-то зарубил волка, хоть он дохлый и старый был, и приполз к нам с голодухи в деревню, от отчаяния, наверное, но отец-то прибежал, а всё в кровищи-то и я меч в руках держу. Ну ладно.
Ну, учил отец воевать меня, я хороший воин был, выше меня бойцов не было. На Арене Имперской даже зарабатывал время какое-то, с тех пор как в Сиродил перебрался. Ну тогда меня и заметил рыцарь один, мало таких, не побоюсь их великими называть, которые платы не берут, славы не просят, Девятерых чтят и Девять их добром одаривают. Тогда вышел с Арены я, только «кровопускателя» получил, думал уж всю жизнь на Арене ошиваться буду, он ко мне подошел. В серебряной броне весь, волосы златые, норд значит, а глаза так и искрятся. А клеймора за спиной, так и тянет от нее силой, чувствую, зачарованная.
«Здравствуй, кровопускатель», – говорит. Вежливо так, я удивился, весь в крови стою, да рука сломана, нехорошее зрелище, а он чистенький весь, как с картинки, в объявлениях о Арене такие. – «Каково твое самочувствие?», – говорит.
Я тогда зол был, думал долго руку лечить буду, а то и останусь калекой, чаша обновления чего-то, чародеи там четвертый день не подпускали никого. И послал куда подальше его, он кивнул так, ладони ко мне свои направил, сказал что-то, я подскочил даже. Холодок по телу прошел, рана на руке затянулась, и кость вроде как срослась, даже болеть перестало. Он и говорит:
«Ищу оруженосца, Боги повелели. Такого, чтоб силой не обделен был, да последовал за мной, куда скажу. Но видимо, ошибался я в тебе». Я тогда дураком был, ну и подумал, раз он в таких доспехах ходит, то и мне, оруженосцу, достанет. И стал подлизываться к нему, не ошибся мол, возьми к себе. Он головой печально так покивал, да говорит: «Как зовут тебя, орк?» «Шогруб гро-Брозул», – отвечаю. «Меня Элвином величать», – сказал он. А у меня мысли сразу – имя-то, толи аллейдское, толи редгардское, а сам норд. Немного тогда я в мире был, не знал ничего, да и образование военное предпочел. Потом узнал я только, что из ордена он какого-то тайного, а имя это второе, нареченное в ордене. Первое он не пожелал открыть.
Ну дальше рассказывать не стоит, какие глаза круглые у мастера меча были, когда сказал я ему, что ухожу (вернее потом-то, подмигнул я ему, что вернусь еще, он улыбнулся), как мы в отель вошли, нам там бесплатно ночлег устроили по просьбе Элвина. А отель-то, не из дешевых! Тридцать септимов за ночь, если не ошибаюсь. На следующее утро отправились мы в Торговый район, прикупили мне секиру, красивую такую, серебряную, ручной работы – до сих пор дома висит. Немало стоила, а Элвин золотишко-то высыпал, не пожалел даже. Глаза как были серебристые, так и остались спокойные. Пришлось клеймору отцовскую в землю закопать, да место пометить, чтобы вернуться еще.
Помню, как он мое уважение завоевал. Идем, значит, в Имперском городе, в Портовом районе, а там лачуги одни, и оборванцы какие-то, кто скуму уже за жизнь почитает, начали Элвина грязью поливать – я хотел уж зарубить наглецов, да он остановил меня, и говорит им так: «Не стоит оскорблять тех, кто выше тебя, стоит стать выше, вот тогда и поговорим», или что-то подобное сказал он. Ничего вроде умного не молвил, значит, а они как-то замолчали, просветлели даже, ушли куда-то. Словами исцелять умеет, значит, не брезгует с оборванцами говорить. А то иные, вроде Девятерых чтят, а сами сверху вниз смотрят – Тайбера Септима забывают.
И отправились мы в сторону Бравила. Элвин словно монах какой, поверх доспехов плащ одел, да снаряжение все свое за спиной в сумке тащит, а я оружие тащу, костер развожу, дрова таскаю, в общем, все, что делать не умею и не люблю. Это было первое впечатление, когда я уж слинять хотел. Пару дней мы, значит, тащились, потом разговорились наконец, и понял я, что человек он ученый да поговорить с ним интересно.
- В Бравил идем, – наконец ответил он на мой молчаливый вопрос. – Говорят, помощь им нужна.
На четвертый день мы приперлись, наконец, в Бравил. Тогда вымучен был я совершенно, пару дождей пережили мы, а Элвину хоть бы хны: живучий, как босмер, которого однажды я на Арене прихлопнул. Отправились мы в таверну поприличней, да спали как убитые. Днем отправились в замок.
Глава Бравила тогдашний, не буду имени говорить его, поприветствовал нас, к себе в покои пригласил. Сидим там, а он и говорит:
«Участились нападения на Бравил вампиров. Засели в пещере неподалеку, уже семерых человек покусали, шестерых украли, охотники пытались выселить их, да не вернулись. Магов из гильдии посылали, да все передохли, один вернулся только, с глазами, полными ужаса, покусанный весь, о ритуалах каких-то говорил все. Пришлось сжечь его живьем».
А меня даже в дрожь от рассказов таких бросает. Элвин сидит, спокойный такой, даже мне спокойней стало. Сидим слушаем.
«Если маги не справились, значит артефакт есть у них, питаются им потихоньку. Может души пленили где. В общем, Бравил на тебя рассчитывает. Справишься – полторы тысячи септимов твои, и еще пять сотен сверху за дорожные издержки. Всем необходимым обеспечим».
Элвин головою только покивал, говорит: «Все мое – со мною, оружие, доспехи, да верный оруженосец. Может быть, завтра утром в путь отправимся, а злата твоего мне и даром не надо, за свет и добро в Тамриэле боремся мы. Лучше деньги эти на канализацию спусти». Как про верного оруженосца-то он молвил, так я чуть не посинел от удовольствия и гордости, надо же, я оруженосец у такой шишки – к нему за помощью даже графы обращаются.
Долго они еще разговаривали, я чуть не заснул, переночевали мы в замке, да я в бане мылся такой, что до костей пробирает. От грязи отмылся, даже кожа зеленей стала. Пришел я из нее вечером, значит, он и велит мне, садись мол, в кресло. Я и сел. Тогда говорит он, каждое слово я в голове сохранил, до сих пор согревают меня, когда плохо:
«Ну, оруженосец мой, отправляемся завтра мы в бой. Сражайся так, чтоб противник твой со страху бежал – да секира серебряная у тебя, для вампиров она словно огонь. Если укусят, не бойся, зелий полно, да излечу в бою тебя, если что. И, спокойной ночи, брат по войне мой». Тут он встал, пальцами к вискам моим прикоснулся – дык я отрубился, а сны снились, будто в стране я, какой света полно, добра, счастья, вампиров не существует никаких. А утром радостно было так, вампиров готов был я десятками убивать.
Вышли мы из Бравила, свернули с дороги, по лесам плутали, в болоте чуть не потонули. Элвин все с картой сверялся, что ему граф дал. Нашли мы наконец пещеру, когда солнце только из-за горизонта поднялось.
- Ну, Шогруб гро-Брозул, в бой? – спросил он меня. А мне тогда в голову даже не пришло – как это, вдвоем на поселение вампиров. Достал он меч, ринулся в пещеру, ногами дверь выбив, и сразу в бой. Вампиры нас, видимо, уже по дороге просекли, вооруженные были.
А как он сражался! На Арену бы его. Я видел только волосы, меч иногда мелькал, а трупы от него разлетались в разные стороны, как куклы. Я подойти к нему боялся. Но в долгу тоже не остался, десяток вампиров умертвил, наверное, точно. Откуда их там столько было, не знаю, наверное, один из многочисленных кланов вампиров, что по Тамриэлю шатаются, герб у них свой был даже. Но дом-то мы им разворотили! К счастью, пещера не из ходов, а одной комнаты большой состояла, а то и заплутать можно. Там и сундуков было полно, столов, кубки были. Я золото все выгреб, поворачиваюсь, а Элвин стоит и смотрит на стену. Подхожу, значит, а на стене меч висит – страшный такой, темный, кривой какой-то. Брр!.. Вспоминать страшно даже. Гарда у него в виде рожи, вместо глаз рубины. Может, дейдрический какой, меч-то. В глаза-то Элвину я посмотрел, а он завороженный стоит, глаз отвести не может.
«Элвин», – зову его. – «Идем уже».
Он так встряхнулся, как проснулся будто, и в глазах искорки промелькнули у него, каких не было никогда. Меч со стены содрал, и говорит: «Возьму-ка себе его». Я даже испугался. С чего бы он такой меч темный себе хочет?
«Может, не надо», – говорю. – «Давайте здесь оставим, да пойдем?» – Он в ответ зыркнул на меня так, что душа в пятки.
Вышли мы из пещеры, идем, он все меч в руках держит, любуется на него. А я слово сказать боюсь. Вдруг это не меч, а зло какое, из Обливиона. Наслушался сказок в детстве, решил ночью меч выкрасть, спасти рыцаря, да выкинуть куда, в болото.
Ночь настала наконец, покушали мы, а Элвин задумавшийся все был, затем лег. А я часовой был, да как только он заснул, меч схватил, хотел уже бежать. А как что-то меня ударило! (Потом подумал я, защищался он, меч-то.) Я упал и потерял сознание. Очнулся, а Элвин меч в руках держит, поглаживает, жалеет будто, а выражение лица, как мертвец какой-то. Тут я встал, он на меня посмотрел, а взгляд его такая ненависть скосила, что я стою, не двигаюсь со страху. Он прыгнул ко мне, клинком уже размахнулся, я одними губами выдавил: «Девятеро смотрят за тобой!» Он как-то остановился, взгляд просветлел, задрожал и пошел спать.
Наутро вернулись мы в Бравил, по дороге никто из нас слова даже не сказал. Он всю дорогу, то меч гладил, то на небо смотрел, не знаю, отчего. В город вошли, люди нас приветствуют, хвалят, а Элвин, какой-то злой стал, улыбается всем; эльфийку какую-то ущипнул, кланяется. Пришли мы, значит, в замок, граф нас там поприветствовал, проводил в покои к себе.
«Вернулись вы. Не сомневался никто, что победите вампиров», – говорит. – «В доказательство вижу меч. Уже отправлены люди, проверить, пуста ли пещера. Полагаю, доблестный воин, награды вам не надо?»
Элвин так подбоченился:
«Мне нужны мои заслуженные две с половиной тысячи септимов, да девку на ночь сегодня в придачу». У графа даже глаза на лоб полезли. Но победителям, как отец мой говаривал, не отказывают.
«А клинок, как реликвию, городу оставите?» – граф спросил, настороженно так. Даже слов нет описать, как Элвин ответил.
Ночь мы в таверне провели – Элвин веселился и пил, как самый гнусный наемник, а я их на своем веку немало повидал. Но не веселился я почему-то, тоска такая накатила, думал я, почему так изменился рыцарь, ведь не пил он раньше, в тавернах не буйствовал, с девками не веселился. А еще и теперь бардам золото сыпет, чтоб баллады о нем пели.
Потом ушел спать Элвин, я еще немного один посидел, затем за ним пошел, дверь приоткрыл в комнату к нам, а он сидит там, спиной ко мне, меч в кресло поставил, и разговаривает с ним:
«Да, Золото… Ты прав. Но как же Девятеро? Они направляли и защищали меня, я был их воином». – Затем он несколько минут молчал, и снова начал говорить: – «Думаю, ты снова прав… Девятеро не дадут мне той власти и могущества, что дашь ты… Да… Ты наполняешь меня силой. Не предавай меня».
А над креслом висело зеркало. Он неожиданно встал, я увидел его отражение – глаза были красные, а когда оскалился он, зубы острые оказались, и дэйдру еще чем-то напомнило. Кубарем скатился я с лестницы, бегом добежал до часовни и спал ночь всю под лавочкой, дрожа от страха и молясь Девятерым. Никогда не молился богам чужим я, а тут получилось так, Стендарр помиловал меня, значит.
Ну наутро, делать-то нечего, отправился я все-таки обратно в таверну, надо ж из комнаты вещички забрать свои. Думал тогда я, отправлюсь обратно в Морровинд к отцу, буду жить, вспоминать не буду ничего. Но по-другому получилось маленько. Прихожу, значит, в таверну, дверь в комнату открываю, и Элвина нет там, у меня как камень с плеч. Сумку забираю свою, да смотрю, клинок тот, черный, на кресле так и стоит. Ну подумал я, дай еще счастья попытаю – не за себя борюсь-то, за друга постоять надо. В сумку меч, да бежать, за город! А Элвин может образумится еще, если клинок не будет ему мысли путать.
Выхожу из таверны, значит, как ни в чем не бывало, а сердце так и скачет – было так со мной один раз только, когда на Арену первый раз выходил. А Элвин мимо меня в таверну заходит, и лицо вроде человечье (по нужде наверное выходил). Начал мне всякие язвительности говорить, ты мол, куда воин собрался, испугался чего, что ли? Я внимания не обратил, а как за угол зашел, так побежал быстрее ветра, что на родине моей вьются. А сзади истошный крик, рыцарь пропажу обнаружил, значит. И слышу, вопит: «Отдай его, ворюга! Держи вора!» Бегу быстрее еще, ворота к счастью, недалеко оказались, и Элвин нагоняет меня, и стрелу кто-то пустил – стражники в погоню ввязались, значит. «Ну пропал я, пропал», – думаю. А назад обернулся, Элвин догнал меня, с ножом прыгает. Я увернулся, секиру достал, приготовился защищаться, а еще одна стрела просвистела, и рыцарь бывший, Элвин то есть, упал. Стрела из груди у него торчала, с оперением таким, стражника значит.
Тут и стражники прибежали, один говорит из них, как я помню:
«Страшен он, кто это? Бежал, а глаза краснеют, да еще и нож достал, убить тебя хотел, вот мы его и пристрелили».
Ну вот я и рассказал, что приключилось со мной. Но штраф по закону за воровство уплатить пришлось, да никто особо не поверил мне. И вот написал в историю Тамриэля, значит, чтоб знали все, как бывает. А меч-то пошел я и выкинул куда-то в болото, но не скажу где, вдруг охотники найдутся его поискать, опять поработит он кого, если даже Элвина смог, то и любого сможет. Не знаю я, откуда во мне воли столько нашлось, но шел когда я с ним, он мне говорил всякое, что аж за душу берет, обещал много чего, в самое сердце лез, на слабые места давил, чтоб не выкидывали. Я чуть не сдался. Но себя-то пересилил, вспоминал, что с Элвином он сотворил, так и донес его, меч то есть, и лежит он там до сих пор в болоте, сгнил небось.
Да так и лучше оно будет.
