Научный подход
Левин бросил в экстрактор две меры сушеных листьев лаванды, добавил катализатор и нажал на поршень. В реторте что-то забулькало, и раствор стал нежно-зеленым; в лаборатории завоняло как в городском нужнике. Левин скосил глаза на «Тонкости Алхимии» Резамма, спрятанные между столом и тумбочкой, подальше от глаз Матиаса. Требуемый абзац гласил: «..теперь вы получили голубовато-серый декот».
«Впрочем, что-то голубоватое в нем есть..», нерешительно подумал эльф, параллельно косясь на профессора, лицо которого было непроницаемо словно у имперского стражника со столичного рынка. Матиас с благожелательным видом размешивал сахар в стакане чая; казалось, что потуги Левина нимало его не волнуют.
Уже на второй день проживания у Матиаса Левин понял, что если ему посчастливиться выжить то он закончит свое обучение не только дипломированным алхимиком высшей категории, но станет практически неуничтожим, неперепиваем и сможет плавать в щелочных чанах. Если в университете его зелья обычно утилизировались в выгребной яме, а самому Левину приходилось выслушивать длинные занудные речи магиуса-наставника, то Матиас был практиком. Иными словами, эльфу приходилось лично употреблять внутрь все, что он сварил-экстрагировал-смешал, что часто было довольно мучительно. Всего за неделю он выучился мастерски готовить «Делириум позитивикус» и «Морозный плащ» – Левин с ужасом вспоминал, чего ему это стоило – обмороженные кончики ушей до сих пор ныли, а непроизвольная левитация в сидячем положении оказалась плохо совместима с желудочными расстройствами.
Месяц назад, когда отец Левина – второй человек в Университете Магии и очень влиятельная личность в политических кулуарах Империи отправил своего единственного отпрыска в дикую глушь постигать таинства алхимии, Левин готов был повеситься на ближайшем суку. Чернила его дипломной работы еще не успели высохнуть и ему уже мерещились героические подвиги и прекрасные провинциалки, падающие в объятия к молодому столичному магу. В провинцию он – таки попал, но вместо девушек и подвигов главное место в его жизни заняли лаборатория, пробирки и Матиас Секстинус. Это было тем более обидно, поскольку Левин был «силовиком», то бишь адептом школы Разрушения, специалисты которой всегда наиболее презрительно относились к алхимии – зачем что-то смешивать, настаивать и варить, если можно щелкнув пальцами превратить своего врага в котлету по-сиродильски?
Протесты Левина были весьма бурными, однако отец, всегда потакавший сыновним капризам, неожиданно уперся «рогом» – поездка к Матиасу обсуждению не подлежала. «Если ты хочешь всю жизнь быть мальчиком на побегушках у Совета Магов, то можешь хоть сейчас отправляться в любое отделение гильдии – я тебя не держу. Но я хочу, чтобы в один прекрасный день ты примерил мантию Архимага, а для этого тебе необходима наука Матиаса» – эту фразу отец Левина произнес весьма добродушным тоном, поигрывая электрической дугой, шипящей между тонких пальцев.
Это был толстый намек. Оскорбленный в лучших чувствах Левин взял карету и три дня трясся в деревянной коробке до Бравила. Сам город оказался вонючей дырой, под завязку набитой жульем, крысами и клопами; впрочем, Матиас жил не в самом Бравиле а в аккуратном домике в глухом лесу на приличном удалении от городских стен. В подвале был оборудован прекрасный лабораториум, нашпигованный алхимической машинерией, причем о некоторых приборах Левин даже никогда не слышал.
Прочтя рекомендательное письмо от отца Левина алхимик принял его с распростертыми объятиями, в тот же день выгнав старую служанку-аргонианку и переложив всю работу по уборке, готовке и уходу за теплицей, где произрастали разные редкие травки на Левина. К тому времени эльф чувствовал себя уже настолько униженным, что даже не возражал.
Впрочем, через неделю Левин, скрепя сердце, был вынужден признать, что был не прав и что презрение магов – «силовиков» к алхимии, как минимум, большая глупость. Это была удивительная дисциплина, позволявшая творить самые изощренные заклинания даже тому, у кого не было ни грана магической силы, зато была голова на плечах и Левин заподозрил, что те из его знакомых, кто громче всех кричал о «пробирочниках-неудачниках» просто имели руки повышенной кривизны, полностью попадая под категорию лиц, о которой в староимперской поговорке сказано, что им мешают танцевать их же собственные… Ну, вы поняли.
Эльф бросил на весы пыль голубой энтоломы, измельченную и высушенную им накануне под присмотром алхимика, тщательно отмерил требуемое количество порошка, высыпал его в раствор и зажег под ретортой огонь. Декот стал фиолетовым и потерял запах, а заодно и вес – реторта лениво взлетела к потолку. Ругаясь, Левин поймал свое детище и опять бросил мимолетный взгляд в «Тонкости Алхимии». Люций Резамм, скончавшийся полтора века назад при взрыве личного лабораториума, утверждал, что теперь Левин является обладателем прозрачного раствора с запахом ромашек.
Матиас, тем временем, допил чай и, наконец, решил, что окружающая реальность достойна его высочайшего внимания. Неуловимым жестом он подхватил зелье Левина и, закрепив его над горелкой при помощи хитрого зажима, немного притушил пламя. Поднявшись с кресла, он побегал туда-сюда, подкрутил несколько верньеров под автоклавами, поколдовал над хитрым перегонным кубом и, вытащив из укрытия потрепанного Резамма, поставил его на полку в углу, тем самым окончательно обезоружив Левина в неравном бою с зельем Огненного Щита, оно же «Фуриозис Инферис».
Если бы кто-нибудь, смеха ради, вздумал написать книгу о том как не должен выглядеть маг, то портрет Матиаса Секстинуса красовался бы в этом труде на титульном листе. Все знакомые Левину маги были стройными и поджарыми, словно гончие; Матиас же весил почти полтора центнера и более походил на мыльный пузырь с коротенькими ручками и ножками. Магов обычно изображали с суровым, изможденным лицом, опаленным запредельными тайнами и тяжкими раздумьями о судьбах мира; пухлая же улыбчивая физиономия Матиаса излучала радушие и неистощимую жизнерадостность. Его сложно было представить испепеляющим взглядом толпу коварных разбойников-мздоимцев (хотя Левин совершенно точно знал, что в биографии алхимика хватало подобных эпизодов), зато проще простого – за прилавком кондитерской лавки, раздающего сахарные плюшки беспризорным детям. Короче, Матиас являл собой средоточие вселенского позитива и вершину эволюции неконтролируемого чревоугодия – таким иногда изображают лорда Сангвина его особо веселые почитатели.
Мастер-алхимик действительно любил хорошо выпить и вкусно закусить – это Левин понял в первые же дни совместного проживания. Он таскал Матиасу из города ящики изысканных вин, деликатесы достойные императорского стола, приправы, привезенные в Бравил из столь отдаленных и экзотических мест, что их названия не говорили эльфу ровным счетом ничего, не уставая поражаться: откуда у пожилого мага, ведущего, фактически, жизнь отшельника такие внушительные средства?
Лабораториум Матиаса также требовал постоянных денежных вливаний – эксперименты алхимика, каковы бы они ни были, явно стоили дорого. И это при том, что Матиас мог бы озолотится, производя драгоценные зелья в промышленных масштабах, благо мощности позволяли. Куда там! – алхимика золото, казалось, не интересует вовсе. С утра до ночи лабораториум выдавал на-гора одно и то же: небесно-голубой раствор – смесь экстрактов из местных травок, пропущенную через головоломный алхимический цикл, который не нам, смертным, дано понять. Вечерами Левин при помощи пипетки разливал голубую жидкость по пробиркам, наклеивая на каждую аккуратную бумажку с надписью «От поноса» и складывал препарат в длинные деревянные ящики, вроде тех, в каких продают рассаду. Два раза в неделю эльф грузил ящики в повозку, впрягал в нее Шеогората – старого флегматичного ослика (поначалу Левин пришел в ужас от этой клички, но, то ли Лорд Безумия не обращал свое высочайшее внимание на эту всеми богами забытую дыру, то ли оценил специфический юмор) и ехал в Бравил, развозя декот по местным лавкам и тавернам, хозяева которых позже расплачивались непосредственно с Матиасом. Шеогората и Левина жители города встречали как сошедших на землю святых; очевидно, поносом страдал поголовно весь город, от мала до велика.
..Зелье, наконец, прокипело требуемое время и стало почти прозрачным. Трясущимися руками эльф вынул пробирку из зажима и с сомнением осмотрел конечный продукт. Матиас хлопнул в ладоши и с неизменной улыбкой воскликнул:
- Ну-с, молодой человек, пора пожать плоды трудов своих, хе-хе..
Левин по опыту знал, что в случае с Матиасом работал только метод «раньше сядешь – раньше выйдешь», поэтому зажмурил глаза, резко выдохнул, словно готовясь «заложить за воротник» что-то очень крепкое и одним махом выпил декот. Лицо у эльфа вытянулось и приобрело такое выражение, как будто он собрался заголосить хвалебный гимн всем богам сразу; из ушей потянулись вполне различимые струйки сизого дыма. Вокруг Левина вспыхнуло мутное оранжевое гало, сформировавшись в неустойчивый кокон.
Ученик алхимика сломя голову бросился в угол, где на всякий случай Матиасом была заготовлена бочка с водой и сунул в нее голову. Из бочки повалил пар, и донеслись мучительные стоны. Через некоторое время из облака пара появился Левин, с размаху плюхнувшийся на табурет; с эльфа ручьями стекала вода, и выглядел он жалко.
Впрочем, Матиас, напротив, был бодр и весел. Он похлопал пухлыми ладошками и поднял палец к потолку:
- Зелье вполне себе ничего, на «троечку», мой милый друг. Вам осталось научиться правильно подбирать ингредиенты для компенсации экзотермической реакции, если, конечно, вы не хотите пугать противника пиротехническими эффектами типа «дракон пускает ветры». Хотя эту вашу штуку можно еще использовать как зелье ускорения – я никогда не видел, чтобы кто-то бегал с такой скоростью.. М-да…
Он выкатился из лаборатории – такой себе жизнерадостный колобок, точно знающий, что жизнь хороша, а кто не верит – может идти к Даготу, и вскоре вкатился обратно с бутылкой и бокалами. Налив себе и Левину вина он сделал широкий жест – мол, чего ждешь? – и со вкусом выпил, довольно причмокивая. Левин последовал его примеру – было весьма недурственно. Он выдохнул из себя остатки зелья и пробормотал:
- Нет, профессор, вы, все-таки, жестокий человек. Вот что вы станете делать, если я загнусь от ожога внутренностей или взорвусь? Только не говорите, что будете долго плакать.
- Что вы, любезный! – замахал руками Матиас. – За кого вы меня принимаете! Мне вполне достанет опыта отличить то что убьет вас от того что слегка потреплет вам нервы в воспитательных целях! У вас несомненный талант, мальчик.. «Жестокий», ха.. Скажете тоже..
Он посмотрел сквозь темное густое вино на теплый свет лампы, любуясь агатовыми бликами, и покачал головой.
- Нет, мой юный друг, вы не правы. Я категорически отвергаю жестокость во всех ее формах и проявлениях. Как сказал кто-то из имперских классиков прошлого века, живое существо можно расположить к себе только – запомните! – только лаской! Метод кнута работает лишь пока у вас есть дебелые охранники, что этот самый кнут применяют – конечно, ради вашего вящего спокойствия. Нет, нет, – только пряником, только добром! Ваша власть, как власть богов, должна идти от любви – и только! Вам нужно крепко усвоить эту простую истину, если вы хотите оправдать надежды вашего отца. Ведь не думаете же вы что приехали сюда обучатся только алхимии, а? Вы…
В этот момент раздался стук в дверь. Это было не вежливоеы «тюк-тюк?» человека, пришедшего о чем-то просить и не настырное «бамс-бамс!» клиента, снабженного шилом в нижней части спины – нет, это был наглый, самоуверенный грохот, безапелляционно-казенный. Так стучат стражники, явившиеся к вам домой с единственной целью – взять вас за грудки, навалять пенделей и засунуть в глубокую некомфортную камеру с навесным замком – звук, от которого все внутри сжимается в маленький сопливый комочек и мысли выбивает из головы один-единственный императивный позыв – залезть под кровать и заорать оттуда: «Никого нет дома!»
- О! – воскликнул Матиас, вскакивая на ноги. – Пойдемте со мной, молодой человек, это может быть интересно. Я, кажется, догадываюсь, кто решил посетить нас в столь ранний час..
Во дворике, среди аккуратных ухоженных клумб, их поджидали пятеро – все на лошадях. Четыре буланых тяжеловоза несли на себе дюжих стражников с гербом Бравила на кирасах (а также на шлемах, поножах, сапогах и, очень может быть, даже на лбу – пробу ставить некуда); пятый же – вороной красавец-конь был явно породистым скакунов из тех, цены на которых начинаются от двадцати тысяч септимов: изящный, стройный, исполненный грации и непередаваемого обаяния – короче, полная противоположность всаднику.
Всадник был тучен, молод и прыщав. Волосы мышиного цвета торчали во все стороны, словно щетина половой щетки, пальцы унизанные перстнями напоминали толстые отварные колбаски, столь любимые местными адептами пивных кружек. Человеку на коне было, от силы, лет двадцать и Левин с содроганием узнал в нем единственного сына здешней графини – холерика, самодура и редкого придурка, да простят нам боги сей нелестный эпитет.
Было неясно, как у столь красивой женщины как графиня могло родится это недоразумение с лицом тролля и мозгами скампа. Левин печально подумал, что в молодости ее светлость частенько бегали «налево» и вот они – последствия давнего греха.
Матиас поклонился, что при его сложении выглядело, скорее, издевательством, нежели галантностью и, сложив руки на массивном брюхе, елейным голосом спросил:
- Может ли скромный алхимик поинтересоваться, чем обязан честью лицезреть молодого графа в столь неурочный час? Доброе утро, кстати.
Жирдяй на вороном коне не счел необходимым утруждать себя манерными приветствиями. Зажав левую ноздрю пальцем он шумно высморкался в дорожную пыль и неожиданно высоким голоском заверещал:
- Матиас, сын больной шлюхи! Ты переходишь всякие границы! Сначала ты игнорируешь все мои письма – три письма, мать твою! – а потом отказываешься от личной встречи, посылая служанку с запиской! Служанку!! Тебе не стоит забывать, что пока что ты проживаешь на нашей земле, а, стало быть, подчиняешься здешним законам!
- Мой юный господин, – Матиас развел руками, – я хотел…
- …И теперь я явился к тебе лично! Обычно за такое оскорбление я отрываю руки-ноги, но ты поживешь еще некоторое время, если сделаешь то, что я от тебя требую!
Матиас с выражением бесконечного терпения на лице покачал головой.
- Боюсь, юный граф не понимает. В своем послании я довольно ясно изложил бессмысленность ваших требований. То чего вы хотите…
- Я и хочу всего-то бутылку приворотного зелья для перезревшей девахи у которой не в меру большие грудь и наглость! Да если бы эта шлюшка была простой фермершей я бы и без тебя обошелся. Но она дочь графини Брумы! Я бы, конечно, забрался к ней под юбку, но вот лезть в большую политику мне никак не хочется. А ты лучший алхимик в Империи и…
- Я же уже говорил – да, такое зелье сделать можно. Пара пустяков. Но действовать оно будет часов десять, – Матиас ухмыльнулся. – После этого ваша избранница почувствует ужасное похмелье и непреодолимое желание оторвать вам причинное место. К тому же графиня сведуща в магии. Она быстро сообразит, что ее любимая дочь была «под мензуркой» и вычислит кто автор этого непотребства. А тогда, юный граф, лучше бы вам забежать в трясины Чернотопья.
- Ну, все! – прыщавый юнец привстал в стременах, но тут же плюхнулся обратно; лошадь тихо ухнула и с укоризной поглядела на всадника. – Ты меня достал, алхимик! Я думаю, когда тебе начнут вырывать ногти, ты станешь сговорчивей и сразу вспомнишь нужный рецепт! Стража! Хватайте его! И подмастерье тоже хватайте!
Левин повалился на дверной косяк; в глазах у эльфа помутилось. «Все, готово», пронеслось у него в голове. «Оскопят и сошлют в рудники. Папаша-то меня вызволит, но вот мужскую гордость назад уже не пришьет. Прощайте грудастые провинциалки – здравствуй церковный хор».
Впрочем, во дворе дома Матиаса происходило что-то странное.
Стражники не соскакивали с лошадей, бряцая кандалами. Никто не затягивал на шее алхимика тонкую удавку-«поводок». Бравые вояки с каменными лицами неподвижно замерли в седлах, словно каменные истуканы.
- Вы что, оглохли?! Хватайте их! – молодой граф, брызжа слюной, тыкал пальцем в Матиаса и Левина. – Если сбегут – всех разжалую! Будете у меня под храмом побираться!
Стражники переглянулись и… остались на месте.
Матиас сверкнул улыбкой, широкой как небосвод и лучистой как ясный полдень.
- Вот видите, ваша светлость – никогда не надо давить на людей. Это лишнее, поверьте. – Алхимик достал из кармана платок, промокнул им лысину и продолжил:
- Я не могу допустить, чтобы сотни людей в этих краях страдали под вашим гнетом, когда вы все-таки займете место графини. Ее светлости придется обзавестись новым наследником – ничего с ней не сделается, молодая баба в самом соку, справится. Вы, граф, забыли главный принцип любой власти: жестокость может работать только до какого-то предела. Потом, как водится, следуют кровавые полдники, виселицы и отрубленные головы. Поэтому лучше уж так… малой кровью… Капитан! Пристрелите его, – алхимик махнул рукой в сторону вконец ополоумевшего от происходящего графского сыночка. – Надоел…
Светозарный жирдяй не успел даже удивиться – раздался короткий свист, и наконечник стрелы показал свой изящный клюв посреди парчовой накидки с тканым золотой нитью гербом. Их светлость глухо хрюкнули, провели рукой по груди и медленно вывалились из седла на клумбу с маргаритками.
У Левина помутилось перед глазами. Происходящее из театра ужасов превращалось в пьесу безумия. То, что творилось перед домиком алхимика, никак не могло происходить по-настоящему.
Однако происходило. Причем дальше началось форменное сумасшествие.
Стражники спешились и опустились перед Матиасом на одно колено. Алхимик простер руки перед собой, словно какой-нибудь святой на церковном витраже и произнес:
- Встаньте.
Стражники поднялись на ноги.
Левин тихо сполз по стене дома и без сознания свалился на морковную грядку.
- Тело бросьте в Мшистом Яру. Волки позаботятся об уликах. Графине скажете следующее: на обратном пути молодой граф отпустил вас, сказав, что у него намечено свидание с… некоей юной особой. Вы, разумеется, никак не могли ослушаться приказа. Будет расследование, потом, возможно, сопли и слезы, но все утрясется… Вы молодцы. Вы будете щедро вознаграждены.
- Слушаюсь, – капитан стражи склонил голову в земном поклоне.
- Слушаем тебя, Хозяин, – эхом отозвались остальные стражники.
…Когда вояки, прихватив с собой тело юного графа, скрылись в чаще, Матиас помог вконец ополоумевшему Левину встать на ноги и отряхнуть пыль с плаща. Алхимик внимательно осмотрел эльфа и, придя к выводу, что пострадало только его душевное равновесие, похлопал Левина по плечу, взял того за руку и потащил в дом – пить чай с ежевичным вареньем.
Уже за столом, когда эльф, кутаясь в старый плед, поглощал ароматно пахнущий травяной настой, Матиас с неизменной улыбкой произнес:
- Я уже имел удовольствие говорить о необходимости строить бастионы власти исключительно на доброте и поощрении. Это один из тех уроков, которые вам следует крепко-накрепко усвоить, чего, собственно, и добивался ваш отец. Сегодня вы сделали первый и очень важный шаг в изучении искусства управления – поздравляю!
- А… А как же они… Почему?… – Левин ткнул пальцем на входную дверь.
- Сейчас я все вам объясню, юноша. Понимаете, дело в том…
***
Капитан вел коня под уздцы и насвистывал себе под нос что-то веселое. Через седло был переброшен сверток с телом графа; крови почти не было – мастерский выстрел. Но капитан не думал о трупе.
Он думал о награде от Божественного.
Маленькие пробирки с дурацкими наклейками «От поноса» и синим раствором в них.
В Бравиле их называли «Слезами Дибеллы».
Синие капли дарили неописуемое наслаждение. Правда, если однажды испивший их не принимал «Слез» два дня, то низвергался в кромешный ужас боли и безумия. Синие капли превращали своих поклонников (читай – весь город) в рабов. Но капитан не имел ничего против такого положения вещей.
Быть рабом в Раю? Да пожалуйста.
«Впрочем, что-то голубоватое в нем есть..», нерешительно подумал эльф, параллельно косясь на профессора, лицо которого было непроницаемо словно у имперского стражника со столичного рынка. Матиас с благожелательным видом размешивал сахар в стакане чая; казалось, что потуги Левина нимало его не волнуют.
Уже на второй день проживания у Матиаса Левин понял, что если ему посчастливиться выжить то он закончит свое обучение не только дипломированным алхимиком высшей категории, но станет практически неуничтожим, неперепиваем и сможет плавать в щелочных чанах. Если в университете его зелья обычно утилизировались в выгребной яме, а самому Левину приходилось выслушивать длинные занудные речи магиуса-наставника, то Матиас был практиком. Иными словами, эльфу приходилось лично употреблять внутрь все, что он сварил-экстрагировал-смешал, что часто было довольно мучительно. Всего за неделю он выучился мастерски готовить «Делириум позитивикус» и «Морозный плащ» – Левин с ужасом вспоминал, чего ему это стоило – обмороженные кончики ушей до сих пор ныли, а непроизвольная левитация в сидячем положении оказалась плохо совместима с желудочными расстройствами.
Месяц назад, когда отец Левина – второй человек в Университете Магии и очень влиятельная личность в политических кулуарах Империи отправил своего единственного отпрыска в дикую глушь постигать таинства алхимии, Левин готов был повеситься на ближайшем суку. Чернила его дипломной работы еще не успели высохнуть и ему уже мерещились героические подвиги и прекрасные провинциалки, падающие в объятия к молодому столичному магу. В провинцию он – таки попал, но вместо девушек и подвигов главное место в его жизни заняли лаборатория, пробирки и Матиас Секстинус. Это было тем более обидно, поскольку Левин был «силовиком», то бишь адептом школы Разрушения, специалисты которой всегда наиболее презрительно относились к алхимии – зачем что-то смешивать, настаивать и варить, если можно щелкнув пальцами превратить своего врага в котлету по-сиродильски?
Протесты Левина были весьма бурными, однако отец, всегда потакавший сыновним капризам, неожиданно уперся «рогом» – поездка к Матиасу обсуждению не подлежала. «Если ты хочешь всю жизнь быть мальчиком на побегушках у Совета Магов, то можешь хоть сейчас отправляться в любое отделение гильдии – я тебя не держу. Но я хочу, чтобы в один прекрасный день ты примерил мантию Архимага, а для этого тебе необходима наука Матиаса» – эту фразу отец Левина произнес весьма добродушным тоном, поигрывая электрической дугой, шипящей между тонких пальцев.
Это был толстый намек. Оскорбленный в лучших чувствах Левин взял карету и три дня трясся в деревянной коробке до Бравила. Сам город оказался вонючей дырой, под завязку набитой жульем, крысами и клопами; впрочем, Матиас жил не в самом Бравиле а в аккуратном домике в глухом лесу на приличном удалении от городских стен. В подвале был оборудован прекрасный лабораториум, нашпигованный алхимической машинерией, причем о некоторых приборах Левин даже никогда не слышал.
Прочтя рекомендательное письмо от отца Левина алхимик принял его с распростертыми объятиями, в тот же день выгнав старую служанку-аргонианку и переложив всю работу по уборке, готовке и уходу за теплицей, где произрастали разные редкие травки на Левина. К тому времени эльф чувствовал себя уже настолько униженным, что даже не возражал.
Впрочем, через неделю Левин, скрепя сердце, был вынужден признать, что был не прав и что презрение магов – «силовиков» к алхимии, как минимум, большая глупость. Это была удивительная дисциплина, позволявшая творить самые изощренные заклинания даже тому, у кого не было ни грана магической силы, зато была голова на плечах и Левин заподозрил, что те из его знакомых, кто громче всех кричал о «пробирочниках-неудачниках» просто имели руки повышенной кривизны, полностью попадая под категорию лиц, о которой в староимперской поговорке сказано, что им мешают танцевать их же собственные… Ну, вы поняли.
Эльф бросил на весы пыль голубой энтоломы, измельченную и высушенную им накануне под присмотром алхимика, тщательно отмерил требуемое количество порошка, высыпал его в раствор и зажег под ретортой огонь. Декот стал фиолетовым и потерял запах, а заодно и вес – реторта лениво взлетела к потолку. Ругаясь, Левин поймал свое детище и опять бросил мимолетный взгляд в «Тонкости Алхимии». Люций Резамм, скончавшийся полтора века назад при взрыве личного лабораториума, утверждал, что теперь Левин является обладателем прозрачного раствора с запахом ромашек.
Матиас, тем временем, допил чай и, наконец, решил, что окружающая реальность достойна его высочайшего внимания. Неуловимым жестом он подхватил зелье Левина и, закрепив его над горелкой при помощи хитрого зажима, немного притушил пламя. Поднявшись с кресла, он побегал туда-сюда, подкрутил несколько верньеров под автоклавами, поколдовал над хитрым перегонным кубом и, вытащив из укрытия потрепанного Резамма, поставил его на полку в углу, тем самым окончательно обезоружив Левина в неравном бою с зельем Огненного Щита, оно же «Фуриозис Инферис».
Если бы кто-нибудь, смеха ради, вздумал написать книгу о том как не должен выглядеть маг, то портрет Матиаса Секстинуса красовался бы в этом труде на титульном листе. Все знакомые Левину маги были стройными и поджарыми, словно гончие; Матиас же весил почти полтора центнера и более походил на мыльный пузырь с коротенькими ручками и ножками. Магов обычно изображали с суровым, изможденным лицом, опаленным запредельными тайнами и тяжкими раздумьями о судьбах мира; пухлая же улыбчивая физиономия Матиаса излучала радушие и неистощимую жизнерадостность. Его сложно было представить испепеляющим взглядом толпу коварных разбойников-мздоимцев (хотя Левин совершенно точно знал, что в биографии алхимика хватало подобных эпизодов), зато проще простого – за прилавком кондитерской лавки, раздающего сахарные плюшки беспризорным детям. Короче, Матиас являл собой средоточие вселенского позитива и вершину эволюции неконтролируемого чревоугодия – таким иногда изображают лорда Сангвина его особо веселые почитатели.
Мастер-алхимик действительно любил хорошо выпить и вкусно закусить – это Левин понял в первые же дни совместного проживания. Он таскал Матиасу из города ящики изысканных вин, деликатесы достойные императорского стола, приправы, привезенные в Бравил из столь отдаленных и экзотических мест, что их названия не говорили эльфу ровным счетом ничего, не уставая поражаться: откуда у пожилого мага, ведущего, фактически, жизнь отшельника такие внушительные средства?
Лабораториум Матиаса также требовал постоянных денежных вливаний – эксперименты алхимика, каковы бы они ни были, явно стоили дорого. И это при том, что Матиас мог бы озолотится, производя драгоценные зелья в промышленных масштабах, благо мощности позволяли. Куда там! – алхимика золото, казалось, не интересует вовсе. С утра до ночи лабораториум выдавал на-гора одно и то же: небесно-голубой раствор – смесь экстрактов из местных травок, пропущенную через головоломный алхимический цикл, который не нам, смертным, дано понять. Вечерами Левин при помощи пипетки разливал голубую жидкость по пробиркам, наклеивая на каждую аккуратную бумажку с надписью «От поноса» и складывал препарат в длинные деревянные ящики, вроде тех, в каких продают рассаду. Два раза в неделю эльф грузил ящики в повозку, впрягал в нее Шеогората – старого флегматичного ослика (поначалу Левин пришел в ужас от этой клички, но, то ли Лорд Безумия не обращал свое высочайшее внимание на эту всеми богами забытую дыру, то ли оценил специфический юмор) и ехал в Бравил, развозя декот по местным лавкам и тавернам, хозяева которых позже расплачивались непосредственно с Матиасом. Шеогората и Левина жители города встречали как сошедших на землю святых; очевидно, поносом страдал поголовно весь город, от мала до велика.
..Зелье, наконец, прокипело требуемое время и стало почти прозрачным. Трясущимися руками эльф вынул пробирку из зажима и с сомнением осмотрел конечный продукт. Матиас хлопнул в ладоши и с неизменной улыбкой воскликнул:
- Ну-с, молодой человек, пора пожать плоды трудов своих, хе-хе..
Левин по опыту знал, что в случае с Матиасом работал только метод «раньше сядешь – раньше выйдешь», поэтому зажмурил глаза, резко выдохнул, словно готовясь «заложить за воротник» что-то очень крепкое и одним махом выпил декот. Лицо у эльфа вытянулось и приобрело такое выражение, как будто он собрался заголосить хвалебный гимн всем богам сразу; из ушей потянулись вполне различимые струйки сизого дыма. Вокруг Левина вспыхнуло мутное оранжевое гало, сформировавшись в неустойчивый кокон.
Ученик алхимика сломя голову бросился в угол, где на всякий случай Матиасом была заготовлена бочка с водой и сунул в нее голову. Из бочки повалил пар, и донеслись мучительные стоны. Через некоторое время из облака пара появился Левин, с размаху плюхнувшийся на табурет; с эльфа ручьями стекала вода, и выглядел он жалко.
Впрочем, Матиас, напротив, был бодр и весел. Он похлопал пухлыми ладошками и поднял палец к потолку:
- Зелье вполне себе ничего, на «троечку», мой милый друг. Вам осталось научиться правильно подбирать ингредиенты для компенсации экзотермической реакции, если, конечно, вы не хотите пугать противника пиротехническими эффектами типа «дракон пускает ветры». Хотя эту вашу штуку можно еще использовать как зелье ускорения – я никогда не видел, чтобы кто-то бегал с такой скоростью.. М-да…
Он выкатился из лаборатории – такой себе жизнерадостный колобок, точно знающий, что жизнь хороша, а кто не верит – может идти к Даготу, и вскоре вкатился обратно с бутылкой и бокалами. Налив себе и Левину вина он сделал широкий жест – мол, чего ждешь? – и со вкусом выпил, довольно причмокивая. Левин последовал его примеру – было весьма недурственно. Он выдохнул из себя остатки зелья и пробормотал:
- Нет, профессор, вы, все-таки, жестокий человек. Вот что вы станете делать, если я загнусь от ожога внутренностей или взорвусь? Только не говорите, что будете долго плакать.
- Что вы, любезный! – замахал руками Матиас. – За кого вы меня принимаете! Мне вполне достанет опыта отличить то что убьет вас от того что слегка потреплет вам нервы в воспитательных целях! У вас несомненный талант, мальчик.. «Жестокий», ха.. Скажете тоже..
Он посмотрел сквозь темное густое вино на теплый свет лампы, любуясь агатовыми бликами, и покачал головой.
- Нет, мой юный друг, вы не правы. Я категорически отвергаю жестокость во всех ее формах и проявлениях. Как сказал кто-то из имперских классиков прошлого века, живое существо можно расположить к себе только – запомните! – только лаской! Метод кнута работает лишь пока у вас есть дебелые охранники, что этот самый кнут применяют – конечно, ради вашего вящего спокойствия. Нет, нет, – только пряником, только добром! Ваша власть, как власть богов, должна идти от любви – и только! Вам нужно крепко усвоить эту простую истину, если вы хотите оправдать надежды вашего отца. Ведь не думаете же вы что приехали сюда обучатся только алхимии, а? Вы…
В этот момент раздался стук в дверь. Это было не вежливоеы «тюк-тюк?» человека, пришедшего о чем-то просить и не настырное «бамс-бамс!» клиента, снабженного шилом в нижней части спины – нет, это был наглый, самоуверенный грохот, безапелляционно-казенный. Так стучат стражники, явившиеся к вам домой с единственной целью – взять вас за грудки, навалять пенделей и засунуть в глубокую некомфортную камеру с навесным замком – звук, от которого все внутри сжимается в маленький сопливый комочек и мысли выбивает из головы один-единственный императивный позыв – залезть под кровать и заорать оттуда: «Никого нет дома!»
- О! – воскликнул Матиас, вскакивая на ноги. – Пойдемте со мной, молодой человек, это может быть интересно. Я, кажется, догадываюсь, кто решил посетить нас в столь ранний час..
Во дворике, среди аккуратных ухоженных клумб, их поджидали пятеро – все на лошадях. Четыре буланых тяжеловоза несли на себе дюжих стражников с гербом Бравила на кирасах (а также на шлемах, поножах, сапогах и, очень может быть, даже на лбу – пробу ставить некуда); пятый же – вороной красавец-конь был явно породистым скакунов из тех, цены на которых начинаются от двадцати тысяч септимов: изящный, стройный, исполненный грации и непередаваемого обаяния – короче, полная противоположность всаднику.
Всадник был тучен, молод и прыщав. Волосы мышиного цвета торчали во все стороны, словно щетина половой щетки, пальцы унизанные перстнями напоминали толстые отварные колбаски, столь любимые местными адептами пивных кружек. Человеку на коне было, от силы, лет двадцать и Левин с содроганием узнал в нем единственного сына здешней графини – холерика, самодура и редкого придурка, да простят нам боги сей нелестный эпитет.
Было неясно, как у столь красивой женщины как графиня могло родится это недоразумение с лицом тролля и мозгами скампа. Левин печально подумал, что в молодости ее светлость частенько бегали «налево» и вот они – последствия давнего греха.
Матиас поклонился, что при его сложении выглядело, скорее, издевательством, нежели галантностью и, сложив руки на массивном брюхе, елейным голосом спросил:
- Может ли скромный алхимик поинтересоваться, чем обязан честью лицезреть молодого графа в столь неурочный час? Доброе утро, кстати.
Жирдяй на вороном коне не счел необходимым утруждать себя манерными приветствиями. Зажав левую ноздрю пальцем он шумно высморкался в дорожную пыль и неожиданно высоким голоском заверещал:
- Матиас, сын больной шлюхи! Ты переходишь всякие границы! Сначала ты игнорируешь все мои письма – три письма, мать твою! – а потом отказываешься от личной встречи, посылая служанку с запиской! Служанку!! Тебе не стоит забывать, что пока что ты проживаешь на нашей земле, а, стало быть, подчиняешься здешним законам!
- Мой юный господин, – Матиас развел руками, – я хотел…
- …И теперь я явился к тебе лично! Обычно за такое оскорбление я отрываю руки-ноги, но ты поживешь еще некоторое время, если сделаешь то, что я от тебя требую!
Матиас с выражением бесконечного терпения на лице покачал головой.
- Боюсь, юный граф не понимает. В своем послании я довольно ясно изложил бессмысленность ваших требований. То чего вы хотите…
- Я и хочу всего-то бутылку приворотного зелья для перезревшей девахи у которой не в меру большие грудь и наглость! Да если бы эта шлюшка была простой фермершей я бы и без тебя обошелся. Но она дочь графини Брумы! Я бы, конечно, забрался к ней под юбку, но вот лезть в большую политику мне никак не хочется. А ты лучший алхимик в Империи и…
- Я же уже говорил – да, такое зелье сделать можно. Пара пустяков. Но действовать оно будет часов десять, – Матиас ухмыльнулся. – После этого ваша избранница почувствует ужасное похмелье и непреодолимое желание оторвать вам причинное место. К тому же графиня сведуща в магии. Она быстро сообразит, что ее любимая дочь была «под мензуркой» и вычислит кто автор этого непотребства. А тогда, юный граф, лучше бы вам забежать в трясины Чернотопья.
- Ну, все! – прыщавый юнец привстал в стременах, но тут же плюхнулся обратно; лошадь тихо ухнула и с укоризной поглядела на всадника. – Ты меня достал, алхимик! Я думаю, когда тебе начнут вырывать ногти, ты станешь сговорчивей и сразу вспомнишь нужный рецепт! Стража! Хватайте его! И подмастерье тоже хватайте!
Левин повалился на дверной косяк; в глазах у эльфа помутилось. «Все, готово», пронеслось у него в голове. «Оскопят и сошлют в рудники. Папаша-то меня вызволит, но вот мужскую гордость назад уже не пришьет. Прощайте грудастые провинциалки – здравствуй церковный хор».
Впрочем, во дворе дома Матиаса происходило что-то странное.
Стражники не соскакивали с лошадей, бряцая кандалами. Никто не затягивал на шее алхимика тонкую удавку-«поводок». Бравые вояки с каменными лицами неподвижно замерли в седлах, словно каменные истуканы.
- Вы что, оглохли?! Хватайте их! – молодой граф, брызжа слюной, тыкал пальцем в Матиаса и Левина. – Если сбегут – всех разжалую! Будете у меня под храмом побираться!
Стражники переглянулись и… остались на месте.
Матиас сверкнул улыбкой, широкой как небосвод и лучистой как ясный полдень.
- Вот видите, ваша светлость – никогда не надо давить на людей. Это лишнее, поверьте. – Алхимик достал из кармана платок, промокнул им лысину и продолжил:
- Я не могу допустить, чтобы сотни людей в этих краях страдали под вашим гнетом, когда вы все-таки займете место графини. Ее светлости придется обзавестись новым наследником – ничего с ней не сделается, молодая баба в самом соку, справится. Вы, граф, забыли главный принцип любой власти: жестокость может работать только до какого-то предела. Потом, как водится, следуют кровавые полдники, виселицы и отрубленные головы. Поэтому лучше уж так… малой кровью… Капитан! Пристрелите его, – алхимик махнул рукой в сторону вконец ополоумевшего от происходящего графского сыночка. – Надоел…
Светозарный жирдяй не успел даже удивиться – раздался короткий свист, и наконечник стрелы показал свой изящный клюв посреди парчовой накидки с тканым золотой нитью гербом. Их светлость глухо хрюкнули, провели рукой по груди и медленно вывалились из седла на клумбу с маргаритками.
У Левина помутилось перед глазами. Происходящее из театра ужасов превращалось в пьесу безумия. То, что творилось перед домиком алхимика, никак не могло происходить по-настоящему.
Однако происходило. Причем дальше началось форменное сумасшествие.
Стражники спешились и опустились перед Матиасом на одно колено. Алхимик простер руки перед собой, словно какой-нибудь святой на церковном витраже и произнес:
- Встаньте.
Стражники поднялись на ноги.
Левин тихо сполз по стене дома и без сознания свалился на морковную грядку.
- Тело бросьте в Мшистом Яру. Волки позаботятся об уликах. Графине скажете следующее: на обратном пути молодой граф отпустил вас, сказав, что у него намечено свидание с… некоей юной особой. Вы, разумеется, никак не могли ослушаться приказа. Будет расследование, потом, возможно, сопли и слезы, но все утрясется… Вы молодцы. Вы будете щедро вознаграждены.
- Слушаюсь, – капитан стражи склонил голову в земном поклоне.
- Слушаем тебя, Хозяин, – эхом отозвались остальные стражники.
…Когда вояки, прихватив с собой тело юного графа, скрылись в чаще, Матиас помог вконец ополоумевшему Левину встать на ноги и отряхнуть пыль с плаща. Алхимик внимательно осмотрел эльфа и, придя к выводу, что пострадало только его душевное равновесие, похлопал Левина по плечу, взял того за руку и потащил в дом – пить чай с ежевичным вареньем.
Уже за столом, когда эльф, кутаясь в старый плед, поглощал ароматно пахнущий травяной настой, Матиас с неизменной улыбкой произнес:
- Я уже имел удовольствие говорить о необходимости строить бастионы власти исключительно на доброте и поощрении. Это один из тех уроков, которые вам следует крепко-накрепко усвоить, чего, собственно, и добивался ваш отец. Сегодня вы сделали первый и очень важный шаг в изучении искусства управления – поздравляю!
- А… А как же они… Почему?… – Левин ткнул пальцем на входную дверь.
- Сейчас я все вам объясню, юноша. Понимаете, дело в том…
***
Капитан вел коня под уздцы и насвистывал себе под нос что-то веселое. Через седло был переброшен сверток с телом графа; крови почти не было – мастерский выстрел. Но капитан не думал о трупе.
Он думал о награде от Божественного.
Маленькие пробирки с дурацкими наклейками «От поноса» и синим раствором в них.
В Бравиле их называли «Слезами Дибеллы».
Синие капли дарили неописуемое наслаждение. Правда, если однажды испивший их не принимал «Слез» два дня, то низвергался в кромешный ужас боли и безумия. Синие капли превращали своих поклонников (читай – весь город) в рабов. Но капитан не имел ничего против такого положения вещей.
Быть рабом в Раю? Да пожалуйста.
