Метаморфозы
[right]Привет дружок. Настало время для задания Рипли! Сегодня мы будем охотиться на наши вещи, которые убежали из твоей комнаты.
Твой друг, Рипли. Задание на пятницу 19 марта[/right]
В этот вечер с Максимом происходило что-то странное. Он разбирал завалы хлама, что скопились бесполезными обносками и старой рухлядью на полках шкафов, в кладовке, что росла в темном подвале его дома. Хлам этот валялся в разных углах этого большого обиталища уже целую вечность, а Максим едва ли проявлял энтузиазм в занятиях уборкой, так как когда он приходил домой после работы, то хотел лишь одного – отдыхать, и убиралась всегда его жена. И заметим, что перед входом в подвал не лежало никаких ножей. Ни одного, абсолютно точно! Да, а Максим, крепкий мужчина лет сорока, с большими надбровными дугами, прямо-таки выпирающими из черепа, с носом, который называют обыкновенно греческим, с плечами тоже какими-то (не вижу смысла давать им характеристику – они не участвуют в действии), короче, в этот момент, находясь в подвале, закрытом на ключ, а их в доме было два (а вот это уже существенно), Максим – он судорожно копался, думая:
«…меня поймал. Как я выйду отсюда, я хочу выйти, я прямо сейчас должен выйти, я должен найти что-то острое, почему в этих чертовых шкафах нет ничего острого, даже какой-нибудь вилки или штопора что ли, я вижу, в этом ящике лежат только тряпки и книги, они на ощупь потрепанные и старые, но я не вижу в темноте заголовков. Почему я не стал военным как отец? Я каждый день после работы лежу на диване и у меня упадок сил, который не восполнить, а вот сейчас бы я смог выломать дверь эту подвальную дверь своим крепким донельзя плечом, а я хиляк, который даже не может ножом ручку дверную открутить, и еще если бы я был военным, то я бы смог даже избежать даже самой ситуации! Этот маньяк не схватил бы меня, какого черта этот недоносок в маске мог бы трогать мое тело, я просто ударил бы его ногой в его проклятое лицо, чертов подонок, он меня не оглушил бы, не затащил в подвал, не сделал бы своим рабом».
Тут Максим зажмурился и пару раз громко всхлипнул (слезы брызнули по щекам), да всхлипнул так, что вам должно стать его очень жалко, вам должно стать по-другому, вы становитесь другими, чувствуете? Бедный, бедный бедняжка Максим. Дальше он думал вот о чем:
«…много нужных вещей. В этом доме есть то, чего мне так не хватало, когда я был свободным, а я был свободным недавно, до того когда вошел в темницу и подвал и пробыл там много дней. Эта падла убьет меня теперь, он сказал, что жизнь моя в его власти, и я будто бы раб его, и что же мне делать? Он сказал, что если я ослушаюсь, то он сразу убьет меня, что у него пистолет, он следит за мной, за мной подсматривают камеры, я чувствую это. Если я ослушаюсь любого его приказа – мне крышка, боже, за что это мне. Но нет, максим, соберись, почувствуй, как важно сейчас думать не о своем спасении, а действовать как машина. Искать. Искать острое. Я нащупал какой-то шпатель, вероятно, в этом подвале делали ремонт, а, значит, оставили шпатель, забыли его здесь, я возьму его, и попытаюсь им обороняться. Он довольно острый, а если его еще заточить, то он легко выпустит кишки этому недоделку, через пару недель я сделаю это, как делают заточки в тюрьмах из разных металлических предметов, я видел по телевизору. Но черт побери, я боюсь его, он тогда надевал на меня ошейник и говорил, что убьет, если я не буду вести себя как собака; и я ел из миски и делал другие ужасные вещи. Копрофагия. Раньше я не знал этого слова. Но я боюсь его, очень сильно боюсь, пусть он уйдет, и меня спасут, спасут какие-то военные или спецслужбы, а может быть мои друзья или родственники заплатят этому психу: я очень сильно хочу чтобы меня спасли. Я сильно-сильно сожму кулаки и загадаю, чтобы меня спасли и сосчитаю до двенадцати, и все будет хорошо, меня освободят».
Максим заткнул свой опасный шпатель за пояс. В темноте движения его были сдержанны и неловки, и если бы кто-нибудь видел его сквозь эту черную завесу, то подумал, что он впал в детство или, вернее, в старость впал. Понемногу, очень медленно, но тем не менее, да, менее, но не тем, Максим стал успокаиваться, он присел на один из выдвинутых из шкафа ящиков и положил голову на свою растущую из гипотетического плеча руку, сжатую в кулак.
«Сколько тут вещей… Надо успокоиться и подумать о вещах. Вот в том ящике, что внизу, я нащупал коллекцию бабочек, они очень хрупкие и разваливаются на руках, на пальцах остается пыль с их крыльев. А здорово было бы завести такую коллекцию, я бы приходил домой и собирал бы их, и ловил бы их, и прикалывал красивой булавкой; но только до тех пор, пока меня бы не оглушил ударом по голове чертов маньяк, и не запер бы меня в подвале черт знает в каком городе. Я чувствую, что никогда не выйду отсюда, может быть, это последняя коллекция бабочек, что я вижу в своей жизни».
Максиму было очень плохо, он загрустил. Может быть потому, что он сильно любил вещи всякого (любого) рода и всегда занимался бессмысленным собирательством, а теперь осознал, что его вещизменные мечты и надежды разрушены. Может быть, он думал, как бы здорово сейчас было найти что-то острое и стать храбрым, чтобы зарубить психа в маске, схватившего его и запершего в этом подвале. Он не думал, что сам станет таким же психом, от акта убийства своего преследователя он перевоплотится в бабочку из гусеницы-максима. Бабочкой он будет запирать в подвале мужчин и делать из них рабов. Или продолжать жрать свое дерьмо, пф, кто знает, чем могут заниматься воспитанные на садизме и в кромешной темноте бабочки?
«Если бы тут была хотя бы какая-то доска или палка, или штырь, арматура, вилка, нож, то я бы был спасен, я бы взял бы арматурину и проломил ему череп, взял бы вилку и воткнул ему в висок или в глазное яблоко, я бы убил его, покалечил ножом, доской бы оглушил и выбежал из этого подвала. Но где бы я очутился? Может я был бы в другом городе, и куда идти? А вдруг у него сообщники. Пришлось бы ловить машину, хорошо хоть он одежду не отобрал, я бы добрался автостопом до ближайшего полиц…»
Раздался пронзительный звук дверного звонка. «Он идет, этот маньяк пришел, я должен приготовиться и не вызвать его подозрений, что я рыскал в поисках оружия. Никуда не ходил раб твой», подумал Максим и встал подальше от двери, нащупывая одной рукой шпатель. Он попытался принять непринужденную позу, насколько может быть она непринужденной в подвале со множеством неосвещенных ненужностей. Его голова стала самим Напряжением, шея – вытянутая Струна Агрессии, гипотетические плечи – отсутствующе помахивали Рукой и Рукой со Шпателем-Заткнутым-За-Пояс, воплощающими Нервозную Слабосильность. Дверь в подвал приоткрылась после длительно и ритмично повторяющихся звуков маньячного ковыряния ключом в замочной скважине. Максим вытянул Струну и пару раз мигнул Тикающими Блюдцами (это глаза, очевидно?), но когда его зрение приспособилось к яркому свету, он увидел только девочку лет семи.
– Папа, ты что тут делаешь? Я открыла дверь запасным ключом. Мы уже приехали с мамой, она в магазин пошла, за овощами, сказала, позвать тебя помочь с сумками. С тобой что-то не так, ты заболел?
– Нет, теперь все хорошо. Мне что-то жуткое померещилось. Сейчас, Оленька, я уже иду, – ответил Максим и неуверенно и согбенно приступил к подъему по лестнице. Оля молча стояла, а он поднимался и смотрел на Олю. Найдя, он не мог взять ее на плечи свои с радостью. Девочка смотрела на него с доверием маленькой девочки (sic!), ее глаза были невинны и совсем не похожи на генетически родственные им блюдца. Она смотрела на него и была очень рада, как вы, когда было вам семь лет и вы только пошли в школу, совсем не знали что такое рабство или остракизм. А может, не знаете и сейчас. Но вряд ли?
Максим вышел в прихожую и огляделся. Приоткрытая дверь, снаружи аккуратно уложенная тропинка из плиток, через окно пробивается желтый полуденный свет, он ласкает его веснушки и плюет в него остротами веселого настроения. Лестница в подвал выглядит очень дружелюбно и даже улыбается на свой лестничный манер, если можете только себе представить, что вот именно так улыбаться могут не только предметы, но и человек. Оглянувшись, Максим увидел, что около двери в подвал лежит нож, которого там точно не было до этого (конечно же, автор гарантирует, что его не было). Он взял его и посмотрел в зеркало, на отражение своего лица, плеча и потертых гаражных брюк, затем в голове его пронеслось:
«Девочку подослал тот, кто за мной охотится; она дурит мне башку. Притворюсь, что я слушаюсь ее, а сам сделаю что хотел – он же сейчас придет. И, кажется, я смелый. Я чувствую смелость в своих жилах, я постою за свою жизнь. Я сяду в засаду и буду выжидать, как куколка, я наберусь сил и все будет хорошо, все будет хорошо, максим, верь. Я чувствую, как пульс бьется в моей руке».
Максим напряженно повел плечами, подошел в Оленьке, сжал в руке поднятый с пола нож, придя в дом свой, и подумал еще раз:
«Он хотел сделать меня своим рабом, а теперь у меня нож. Я стану как куколка».
Твой друг, Рипли. Задание на пятницу 19 марта[/right]
В этот вечер с Максимом происходило что-то странное. Он разбирал завалы хлама, что скопились бесполезными обносками и старой рухлядью на полках шкафов, в кладовке, что росла в темном подвале его дома. Хлам этот валялся в разных углах этого большого обиталища уже целую вечность, а Максим едва ли проявлял энтузиазм в занятиях уборкой, так как когда он приходил домой после работы, то хотел лишь одного – отдыхать, и убиралась всегда его жена. И заметим, что перед входом в подвал не лежало никаких ножей. Ни одного, абсолютно точно! Да, а Максим, крепкий мужчина лет сорока, с большими надбровными дугами, прямо-таки выпирающими из черепа, с носом, который называют обыкновенно греческим, с плечами тоже какими-то (не вижу смысла давать им характеристику – они не участвуют в действии), короче, в этот момент, находясь в подвале, закрытом на ключ, а их в доме было два (а вот это уже существенно), Максим – он судорожно копался, думая:
«…меня поймал. Как я выйду отсюда, я хочу выйти, я прямо сейчас должен выйти, я должен найти что-то острое, почему в этих чертовых шкафах нет ничего острого, даже какой-нибудь вилки или штопора что ли, я вижу, в этом ящике лежат только тряпки и книги, они на ощупь потрепанные и старые, но я не вижу в темноте заголовков. Почему я не стал военным как отец? Я каждый день после работы лежу на диване и у меня упадок сил, который не восполнить, а вот сейчас бы я смог выломать дверь эту подвальную дверь своим крепким донельзя плечом, а я хиляк, который даже не может ножом ручку дверную открутить, и еще если бы я был военным, то я бы смог даже избежать даже самой ситуации! Этот маньяк не схватил бы меня, какого черта этот недоносок в маске мог бы трогать мое тело, я просто ударил бы его ногой в его проклятое лицо, чертов подонок, он меня не оглушил бы, не затащил в подвал, не сделал бы своим рабом».
Тут Максим зажмурился и пару раз громко всхлипнул (слезы брызнули по щекам), да всхлипнул так, что вам должно стать его очень жалко, вам должно стать по-другому, вы становитесь другими, чувствуете? Бедный, бедный бедняжка Максим. Дальше он думал вот о чем:
«…много нужных вещей. В этом доме есть то, чего мне так не хватало, когда я был свободным, а я был свободным недавно, до того когда вошел в темницу и подвал и пробыл там много дней. Эта падла убьет меня теперь, он сказал, что жизнь моя в его власти, и я будто бы раб его, и что же мне делать? Он сказал, что если я ослушаюсь, то он сразу убьет меня, что у него пистолет, он следит за мной, за мной подсматривают камеры, я чувствую это. Если я ослушаюсь любого его приказа – мне крышка, боже, за что это мне. Но нет, максим, соберись, почувствуй, как важно сейчас думать не о своем спасении, а действовать как машина. Искать. Искать острое. Я нащупал какой-то шпатель, вероятно, в этом подвале делали ремонт, а, значит, оставили шпатель, забыли его здесь, я возьму его, и попытаюсь им обороняться. Он довольно острый, а если его еще заточить, то он легко выпустит кишки этому недоделку, через пару недель я сделаю это, как делают заточки в тюрьмах из разных металлических предметов, я видел по телевизору. Но черт побери, я боюсь его, он тогда надевал на меня ошейник и говорил, что убьет, если я не буду вести себя как собака; и я ел из миски и делал другие ужасные вещи. Копрофагия. Раньше я не знал этого слова. Но я боюсь его, очень сильно боюсь, пусть он уйдет, и меня спасут, спасут какие-то военные или спецслужбы, а может быть мои друзья или родственники заплатят этому психу: я очень сильно хочу чтобы меня спасли. Я сильно-сильно сожму кулаки и загадаю, чтобы меня спасли и сосчитаю до двенадцати, и все будет хорошо, меня освободят».
Максим заткнул свой опасный шпатель за пояс. В темноте движения его были сдержанны и неловки, и если бы кто-нибудь видел его сквозь эту черную завесу, то подумал, что он впал в детство или, вернее, в старость впал. Понемногу, очень медленно, но тем не менее, да, менее, но не тем, Максим стал успокаиваться, он присел на один из выдвинутых из шкафа ящиков и положил голову на свою растущую из гипотетического плеча руку, сжатую в кулак.
«Сколько тут вещей… Надо успокоиться и подумать о вещах. Вот в том ящике, что внизу, я нащупал коллекцию бабочек, они очень хрупкие и разваливаются на руках, на пальцах остается пыль с их крыльев. А здорово было бы завести такую коллекцию, я бы приходил домой и собирал бы их, и ловил бы их, и прикалывал красивой булавкой; но только до тех пор, пока меня бы не оглушил ударом по голове чертов маньяк, и не запер бы меня в подвале черт знает в каком городе. Я чувствую, что никогда не выйду отсюда, может быть, это последняя коллекция бабочек, что я вижу в своей жизни».
Максиму было очень плохо, он загрустил. Может быть потому, что он сильно любил вещи всякого (любого) рода и всегда занимался бессмысленным собирательством, а теперь осознал, что его вещизменные мечты и надежды разрушены. Может быть, он думал, как бы здорово сейчас было найти что-то острое и стать храбрым, чтобы зарубить психа в маске, схватившего его и запершего в этом подвале. Он не думал, что сам станет таким же психом, от акта убийства своего преследователя он перевоплотится в бабочку из гусеницы-максима. Бабочкой он будет запирать в подвале мужчин и делать из них рабов. Или продолжать жрать свое дерьмо, пф, кто знает, чем могут заниматься воспитанные на садизме и в кромешной темноте бабочки?
«Если бы тут была хотя бы какая-то доска или палка, или штырь, арматура, вилка, нож, то я бы был спасен, я бы взял бы арматурину и проломил ему череп, взял бы вилку и воткнул ему в висок или в глазное яблоко, я бы убил его, покалечил ножом, доской бы оглушил и выбежал из этого подвала. Но где бы я очутился? Может я был бы в другом городе, и куда идти? А вдруг у него сообщники. Пришлось бы ловить машину, хорошо хоть он одежду не отобрал, я бы добрался автостопом до ближайшего полиц…»
Раздался пронзительный звук дверного звонка. «Он идет, этот маньяк пришел, я должен приготовиться и не вызвать его подозрений, что я рыскал в поисках оружия. Никуда не ходил раб твой», подумал Максим и встал подальше от двери, нащупывая одной рукой шпатель. Он попытался принять непринужденную позу, насколько может быть она непринужденной в подвале со множеством неосвещенных ненужностей. Его голова стала самим Напряжением, шея – вытянутая Струна Агрессии, гипотетические плечи – отсутствующе помахивали Рукой и Рукой со Шпателем-Заткнутым-За-Пояс, воплощающими Нервозную Слабосильность. Дверь в подвал приоткрылась после длительно и ритмично повторяющихся звуков маньячного ковыряния ключом в замочной скважине. Максим вытянул Струну и пару раз мигнул Тикающими Блюдцами (это глаза, очевидно?), но когда его зрение приспособилось к яркому свету, он увидел только девочку лет семи.
– Папа, ты что тут делаешь? Я открыла дверь запасным ключом. Мы уже приехали с мамой, она в магазин пошла, за овощами, сказала, позвать тебя помочь с сумками. С тобой что-то не так, ты заболел?
– Нет, теперь все хорошо. Мне что-то жуткое померещилось. Сейчас, Оленька, я уже иду, – ответил Максим и неуверенно и согбенно приступил к подъему по лестнице. Оля молча стояла, а он поднимался и смотрел на Олю. Найдя, он не мог взять ее на плечи свои с радостью. Девочка смотрела на него с доверием маленькой девочки (sic!), ее глаза были невинны и совсем не похожи на генетически родственные им блюдца. Она смотрела на него и была очень рада, как вы, когда было вам семь лет и вы только пошли в школу, совсем не знали что такое рабство или остракизм. А может, не знаете и сейчас. Но вряд ли?
Максим вышел в прихожую и огляделся. Приоткрытая дверь, снаружи аккуратно уложенная тропинка из плиток, через окно пробивается желтый полуденный свет, он ласкает его веснушки и плюет в него остротами веселого настроения. Лестница в подвал выглядит очень дружелюбно и даже улыбается на свой лестничный манер, если можете только себе представить, что вот именно так улыбаться могут не только предметы, но и человек. Оглянувшись, Максим увидел, что около двери в подвал лежит нож, которого там точно не было до этого (конечно же, автор гарантирует, что его не было). Он взял его и посмотрел в зеркало, на отражение своего лица, плеча и потертых гаражных брюк, затем в голове его пронеслось:
«Девочку подослал тот, кто за мной охотится; она дурит мне башку. Притворюсь, что я слушаюсь ее, а сам сделаю что хотел – он же сейчас придет. И, кажется, я смелый. Я чувствую смелость в своих жилах, я постою за свою жизнь. Я сяду в засаду и буду выжидать, как куколка, я наберусь сил и все будет хорошо, все будет хорошо, максим, верь. Я чувствую, как пульс бьется в моей руке».
Максим напряженно повел плечами, подошел в Оленьке, сжал в руке поднятый с пола нож, придя в дом свой, и подумал еще раз:
«Он хотел сделать меня своим рабом, а теперь у меня нож. Я стану как куколка».
