Гортвог

[Бармаглотт]

Небольшой манкитруф, посвящённый народу орсимер. Особая благодарность Брату Охту за ряд идей.

 

 

 

Гортвог

 

 

…Я делаю глубокий вдох. Горький дым чадящего костра, едкий от курительных смесей, что бросили в него шаманки, взвивающийся до самого потолка главного зала нашего Дома, заполняет лёгкие. Приходится силой заставить себя не выхаркать его. У нас пока ещё нет других путей для входа в нужное состояние.

 

Барабаны начинают бить. Примитивное, варварское «дум-дум-дум», подстраивающееся под такт сердца, а потом обманом меняющее его. У нас пока ещё нет другой музыки.

 

Глаза плотно закрыты. Правая рука сжимает рукоять отцовского ятагана с зеленоватым лезвием, в левой – странная обсидиановая статуэтка, принесённая Странником. В статуэтке пульсирует непонятная сила. Будто сшитое из разных частей сердце пытается удержать такт вслед за барабанами. Сейчас, когда наконец достигнуто единство с дымом и барабанным боем, я вижу сквозь сомкнутые веки, что я не единственный, кому он принёс её, но мой оскал не меняется – мои товарищи по несчастью ничем не могут помешать в достижении главной цели.

Перекат с пятки на носок, потом с носка на пятку. Что-то неуловимо меняется. Началось. Я продираю раскосые слезящиеся от дыма жёлтые глаза с вертикальными зрачками. Глаза, которые не видели ничего, кроме лжи, предательства, презрения и рабских оков. Нужно ли выбросить всё это? Нужно, подсказывает голос отца. Любой металл должен быть очищен от примесей. И я начинаю переплавку.

 

Стены старого замка, ставшего нашим Домом, распадаются вместе с дымом и пустой породой, и я вижу себя высоко над Заливом, выше полёта птиц. Я стою на голове исполина. Сияющий бронзой гигант. Медная башня. Под моими ногами – незаросшее, закрытое лишь тонким листом металла темя гиганта. Вход в святая святых. Но мои руки заняты, его не открыть. Оболочка Нумидиума начинает раскаляться. Приходится прыгать с ноги на ногу, чтобы не сжечь босые ступни. Бронзовый бог замирает, прислушиваясь. И я начинаю свой странный танец, неловкий и неумелый, и Медная башня вновь начинает своё движение, вперёд и одновременно назад. От такого святотатства Дракон, кусающий свой хвост, начинает выть. Или то воет Змей? Нет, последний прямо здесь, рядом со мной, возвращается с едким дымом, который обвивает мои ноги, пытаясь остановить танец. Взмах ятагана, захваченного как раз на этот случай, рассекает его на несколько частей, и демон с шипением откатывается прочь, однако отказывается исчезать, и складывается в высокую фигуру, облачённую в серую мантию с наполовину скрывающим лицо капюшоном.

 

– Что ты делаешь? – шипит демон.

 

– Танцую, – мой ответ полон вызывающей усмешки, брошенной злодею прямо в лицо.

 

Мои ноги продолжают отбивать ритм, как удары кузнечного молота по раскалённому металлу, в такт биения Сердца-Тотема. Я танцую дальше, и они сами находят путь ко двору Двух Королей, каждый из которых истинный, и каждый из которых враг другому.

 

Змей продолжает корчиться в бессильной злобе.

 

– Ты нарушаешь данную твоим пра-девятижды девять раз-дедом клятву! Я могу забрать данную ему силу, и ты вновь станешь червём, которого раздавят Оба Дома! Грязь Вечной Битвы, что месят кованными сапогами солдаты Двух Королей, вот та судьба, от которой я спас вас, убогих пожирателей дерьма, проявив жалость к вашим же молитвам! И чем ты платишь мне?

Но мой танец ушёл слишком далеко вперёд и назад, чтобы слова Змея смутили меня.

 

– Ты обманул меня тогда, но не обманешь теперь. Ты говорил и продолжаешь говорить, что сделал нас сильными, способными выжить, в обмен на службу девять раз по девяносто девять колен, но на самом деле сделал нас лишь навечно узниками собственной слабости, ведь Мироед всегда обновляет счёт. И не пытайся задурить меня своей старой кожей, которую ты уже сбросил. Старик Тед, свергнутый король Мальбиога, рассказал мне, что украл твою новую, ещё не выросшую в предыдущий раз, шкуру. Ты больше не Оркей.

 

Демон дрожит в закипающей ярости, и та разрывает полупрозрачную мёртвую кожу изнутри. Теперь он, выросший вдвое, напоминает моё искаженное отражение – кривой нос, раскосые глаза, тяжёлые брови с костяными шипами и торчащие изо рта клыки. И в его руке – длинный изогнутый клинок, почти такой же ятаган, как у меня.

 

– Тебе всё равно не победить! – рычит Маулох, атакуя, - Девять народов девять раз по девяносто девять колен мои!

Шаг в сторону, уход от удара. Главное – не сбить Танец.

 

Башня под моими ногами продолжает ломать пространство и время, и я понимаю, как это – одновременно танцевать на голове Бога и стоять там и тогда, перед двором Двух Королей. Быть Гортвогом и… да, Тринимаком. Тем вождём одного из девяти народов, что ныне никогда не отдавал власть над собой Змею, в минуту слабости, не в силах выбрать себе господина и боясь навлечь ярость их обоих. Самим собой.

 

Я пропускаю удар. Даже лишённый кожи и слепивший себе ей замену из дерьма, он всё равно куда сильнее. Покрытая коростой рука пытается вырвать Тотем, но если демон рассчитывал на лёгкую победу, то ошибся. Танец превращается в драку…

 

…И вот мы стоим на твёрдой земле среди обломков медного бога. Он – возвышаясь во весь рост, с надменной ухмылкой, сжимая потерявшую силу обсидиановую безделушку, я ­– на коленях перед ним.

 

– Сделать свой народ слабаками, боящимися боли, – Змей отбрасывает Тотем прочь, на землю, - Ты ещё глупее, чем я думал. С самого начала обречь себя на поражение, и ради чего? Твоё племя всё ещё в моей власти, вытанцованный тобой бог – пожран Боэтой, и я сделал частью себя то, что от него осталось. Вас все ненавидят. Вас все презирают. Ты проиграл.

Я поднимаюсь во весь рост, глупо улыбаясь.

 

– Ты ничего не понял, верно? Неужели жадность настолько ослепила тебя, Малакат? Ты пытался удержать то, что не принадлежит тебе, и теперь получил осколок одного из величайших героев. Которого помнят и в которого верят. Который суть противоположность тебе. Уже сейчас я чувствую, как он разрывает твоё нутро. Тебе не спастись от него, даже когда Мироед обновит мир, как и не вырастить заново старую шкуру. Я победил.

 

И я вижу в чёрных глазах демона то, чего не видел никогда и не ждал увидеть. Ужас. Его поджатые губы сомкнуты, не шепчут беззвучные проклятья. Он просто распадается едким дымом.

Откашлявшись, я поднимаю с земли отцовский ятаган и, закрепив его у пояса, направляюсь на северо-восток, к Дому, который я построил для бездомных. Туда, где меня ждут.