Внеконкурс

[warm summer rain]

Тема для работ, по каким-либо причинам (несоблюдение объемов, нарушение формы, нехватка времени, et cetera) не попавших на конкурс.

[warm summer rain]

Fogo!

 

N, ты знаешь, как я не люблю, когда ко мне в кабинет заходят без стука.

Наверное, если бы не эта нелюбовь, я бы не взялся за написание этих заметок, которые приложу к следующему письму тебе. Надеюсь, ты со своим пытливым умом, столь любящим всяческие истории про дальние страны, позабавишься, просматривая их. Зная твою привычку читать избранные места нашей переписки в кругу друзей, пытаюсь писать так, чтобы быть интересным не только тебе (тешу душу свою предположением, что я и мои бредни еще не надоели тебе окончательно), но и твоим (не)благодарным слушателям. В общем и целом, перерабатываю случай из жизни в подобие литературного рассказа.

Если среди твоей аудитории окажется тот жирный индюк из газетенки, которую он таскает с собой по всей эмиграции, – передай ему, что прав на изменение текста он не увидит.

 

***

 

В то утро я просматривал корреспонденцию, удобно расположившись за заваленным грудами наспех составленной отчетности письменным столом. Мой предшественник, ловкий малый, два дня как отплывший в сторону родного Стокгольма, не озаботился привести в порядок документацию, сославшись на слабость после недавно перенесенной лихорадки, – и к без того тяжелому процессу акклиматизации прибавилась еще и необходимость проверять пыльные гроссбухи и конторские книги. Атмосферу безграничного счастья нагнело письмо, которое я держал в руках: агенты нашей торговой компании сообщали, что с юга по водам Нила, подобно цунами – или разрушительному змею Апопу, спешащему на встречу с птицеголовым Ра, поднимался инспектор, камня на камне не оставивший от пары отделений в Абиссинии и устье Собата.

По самым оптимистичным прогнозам волна должна была достичь нас через пару дней. Здравый смысл говорил, что инспектор может явить себя в любую минуту.

Мой предшественник был ловким малым и успел сбежать вовремя.

Время близилось к полудню, из раскрытого окна тянуло сыростью Нила и жаром прогретого беспощадным солнцем воздуха. Издали, из удаленных от реки кварталов, слышался громкий призыв к дневной молитве.

Бросив письмо рядом со стопкой накладных на груз слоновой кости, я откинулся на кресле, размышляя над дальнейшими действиями. От тяжелых мыслей меня отвлек неожиданный шум в приемной. Посетителей в тот день не намечалось, и разговор между незваным гостем и секретарем, достаточно громкий, чтобы я хорошо слышал его сквозь закрытую дверь, заставил меня нахмуриться.

Спор тем временем вылился в крик, который толстая (как уверял ловкий малый, баобабовая) дверь удержать не сумела – спорщики сорвались на повышенный тон. Крики стихли почти сразу – возмутившись, я начал подниматься с кресла, но тут дверь распахнулась. Первым в комнату, пребольно ударившись затылком о косяк, ввалился секретарь: не удержал равновесия, упал, закрыв лицо руками. Гость, швырнувший его в комнату, перешагнул через скорчившееся на полу тело и размашистой, уверенной походкой направился к моему столу, не озаботившись даже закрыть за собой дверь, и скорее рухнул, чем сел, на стул.

Это был европеец огромного роста, худой и усталый. Одежда – надо сказать, хорошего кроя, хоть и не очень свежая, - висела на нем мешком. Отсутствие щетины на гладковыбритых щеках и остром подбородке только подчеркивало то, насколько осунулось это неестественно бледное, не тронутое жарким солнцем лицо. Глаза, глубоко ввалившиеся, но не потерявшие живости, смотрели оценивающе.

Запустив руку под пухлый от обилия набитых всякой всячиной карманов и немного покопавшись там, он выпростал руку и бросил на стол передо мной паспорт Британской империи. Вытаскивая его, человек зацепил кожаный шнурок, болтавшийся у него на шее на манер ожерелья. На мгновение мелькнул, едва не вывалившись из-под жилета, край ржавой железки, висевшей на шнурке, но незнакомец стряхнул его обратно небрежным движением ладони – прежде, чем я успел разглядеть ее.

- Думаю, мне стоит попросить прощения за столь бесцеремонный визит, - приятным баритоном сказал пришелец, глядя на меня. За его спиной, охая и негромко жалуясь на беджа¸ поднимался секретарь. – Но мое дело не терпит отлагательств. Начну с радостной для вас новости: инспектора не будет.

 

***

 

Две недели спустя, когда очередной корабль уходил в дельту, чтобы начать свой путь через Средиземное море, мы расставались друзьями. Мой гость, оказавшийся незаурядной личностью с добрым десятком имен, уплывал на север, надеясь добраться до Ирландии. Я оставался в Богом забытом городке на берегу Нила, а последний на тысячу миль вокруг человек, с которым можно было поговорить на русском языке, всходил на палубу безбилетным пассажиром, которого высадят на сушу в первом же европейском порту.

Он был профессиональным бунтарем и авантюристом. За свои три с половиной десятка лет успел объездить пол-Европы и четырежды побывать в Африке, поучаствовать в добром десятке войн, включая Мировую (по его утверждению, за год пребывания на фронте он воевал за три армии) и устроить несколько не самых удачных восстаний африканских колоний против метрополий. В совершенстве знал русский, английский и португальский, сносно говорил на французском и немецком, знал несколько сотен слов на арабском и умудрялся каким-то образом находить общий язык с представителями кочевых племен. Любил немецких поэтов. Наизусть читал Гумилева, глядя куда-то на другой берег Нила:

«Вот он идет по рыхлому песку,

Его движенья медленны и трудны…».

Идеальный собеседник для глуши, в которую я попал.

У него было пять походных жен, из которых лишь две обладали белой кожей. Количество женщин, с которыми он бывал, измерялось десятками; число своих детей он не представлял даже смутно. В Ирландии его ждала – или не ждала, поскольку он не был там уже несколько лет, а отправить письмо не имел никакой возможности, - женщина, воспитывавшая единственного ребенка, о котором он знал.

На север он бежал после очередного неудачного восстания, которое пытался поднять где-то в португальских колониях. Самопровозглашенное государство, которое он помогал создавать и в котором числился министром иностранных дел, просуществовало всего несколько недель, раздавленное колониальными войсками. Спасаясь от преследований, он добрался до верховьев Нила и встретился с торговым инспектором, громившим тамошние колонии. Встреча была короткой: после нее инспектор, человек слабого здоровья, не вовремя подхвативший что-то из местных болезней, остался на лечение в ближайшем монастыре, надежно изолированный от окружающего мира, а наш незваный гость начал сплав по реке, вооружившись инспекторскими документами.

О том, кем он был до начала своей Одиссеи, человек предпочитал не распространяться. Он даже имени своего не назвал: паспортное имя почти сразу забылось, как и десяток других, которыми он пользовался в своих странствиях. Поэтому дальше я стану звать его Улиссом – подходящее имя для ловкого бродяги, пытающегося добраться до далекой Пенелопы.

Зато приключениями последних лет он делился охотно, хотя и рассказывал о них коротко. Как-то раз, когда мы трое – я, он и мой секретарь – пили кьянти на открытой террасе кофейни, разговор сам собой зашел о последнем его побеге.

- Побег не удался, - с легким смешком сказал бывший министр, поставив фужер на столик и чуть наклонившись к нам.

Я резонно отметил, что он, однако, пребывает в нашем обществе, на что немедленно получил ответ:

- Министр иностранных дел был расстрелян одним из полковников главного штаба.

Увидев мое удивление, он добавил:

- Это долгая история, но я изложу ее так коротко, как сумею.

А я, N, в свою очередь, возьму на себя смелость художественно переработать его рассказ.

 

***

 

Президент мятежной колонии – вернее сказать, самопровозглашенный диктатор из влиятельных вождей – заперся в своем кабинете на втором этаже торгового склада, в незапамятные времена неведомо кем построенного на краю тропического леса. В закутке, переоборудованном под штаб, его ждали три человека: два полковника мятежной армии и Улисс, чьи дипломатические умения и знание множества европейских языков так и не пригодились восставшим.

Полковники были совершенно разные: один был невысок, толст и флегматичен, одет на европейский манер, только на груди висело этническое ожерелье, второй, тоже не отличавшийся ростом, обладал завидным телосложением, недюжинной физической силой и диким нравом, за что и получил прозвище Буйвол. Буйвол вырядился в солдатскую шинель с криво пришитым на левое плечо эполетом, а на пояс прицепил саблю в украшенных инкрустациями из слоновой кости и драгоценных камней ножнах. Клинок висел неправильно: конец сабли постоянно скреб по полу.

Дверь оставалась запертой. Время шло. Снаружи то и дело раздавались отдельные винтовочные выстрелы, а где-то вдалеке глухо тявкал тяжелый пулемет.

Первым беспокойство выразил толстый полковник: начал нервно ходить по комнате из стороны в сторону, останавливаясь у закрытой двери и стучась в нее. Ответа на стук не следовало; толстяк снова срывался с места и начинал нарезать круги по комнате.

Десять минут спустя в импровизированном кабинете раздался выстрел. Буйвол и Улисс переглянулись. Толстяк подпрыгнул и вытаращился на дверь. К решению все трое пришли одновременно.

- Sucata! – отрывисто крикнул Буйвол и первым же кинулся выполнять собственное распоряжение: с разбега навалился на дверь плечом. Та затрещала, но выдержала: петли и задвижка, которой она закрывалась изнутри, были сделаны на славу.

После пары неудачных попыток выломать дверь в дело вступил Улисс: взявшись за маузер, он выпустил несколько пуль туда, где должен был быть шпингалет – и неожиданно вскрикнул, подпрыгнув на одной ноге. По правой брючине неспешно расползалось темно-бардовое пятно: отскочившая от металла пуля попала стрелку в ногу.

Впрочем, дело свое стрелок сделал: разболтанный шпингалет все-таки выдрало из косяка, и Буйвол одним ударом выбил дверь окончательно.

 

Стоит ли мне живописать, что они увидели в кабинете? Думаю, и так все понятно: мятежный рас застрелился, чтобы не попасться в руки португальцев. К тому же, вряд ли описание развороченного выстрелом из крупнокалиберного пистолета черепа можно назвать эстетичным.

Важнее то, что происходило дальше. Улиссу наскоро перемотали ногу, кое-как остановив кровотечение. Пока он сидел на стуле прямо напротив трупа самообезглавившегося раса, ситуация за стенами склада стала угрожающей: отряд колониальных войск, пробившись к складу, начинал готовиться к штурму.

На спешном собрании остатков штаба (присутствовали два полковника, Улисс и мертвый рас, которого никто не позаботился вынести из помещения) было принято решение отступать. Толстый полковник унесся куда-то вниз, чтобы собрать последних защитников склада и вместе с ними пробиться через португальцев; Буйвол и Улисс решили уходить без охраны, надеясь укрыться в лесу.

Уже уходя, хромающий министр наклонился у дверей и подобрал с пола многострадальный шпингалет – чисто автоматическим движением, не задумываясь, зачем это делает. Сунув его в нагрудный карман, он пошел за спускавшимся Буйволом.

 

Десять минут спустя для восстания все было кончено. Где-то в отдалении еще гремели одиночные выстрелы, но, судя по радостным крикам откуда-то сзади, штаб был уже взят.

Полковник бежал впереди, длинная его шинель и изукрашенные ножны сабли то и дело цеплялись за жесткий кустарник. Улисс поспевал следом с большим трудом – несмотря на то, что его нога была перебинтована, от быстрой ходьбы рана вновь открылась, и кровавое пятно на брючине медленно и неуклонно разрасталось.

Они уже были довольно далеко – увидеть их от места боя не было никакой возможности – когда полковник обернулся к министру. Он успел оторваться шагов на пятьдесят, поэтому смотрел, как Улисс хромает следом, подволакивая раненую ногу. Министр не мог бежать быстро; Буйвол не хотел задерживаться. В пятнадцати шагах влево корни высокого дерева торчали над неглубоким оврагом, привлекшим внимание полковника. В курчавой полковничьей голове немедленно появился простой план.

В лицо Улиссу посмотрел полковничий кольт. Буйвол жестом указал на край оврага, и министр, невесело усмехнувшись, без возражений заковылял туда.

Он давно знал, с кем работает, и был внутренне готов к такому повороту событий. Зная традиции местных жителей, часть из которых успели перенять португальские каратели, Улисс понимал, что простой расстрел – скорее акт милосердия к человеку, который не может бежать достаточно быстро, милосердия в том понимании, в каком оно вообще может существовать в подобных местах и подобных условиях.

Ко всему прочему, Буйвол был прекрасным стрелком: сомнений, что все закончится быстро, не возникало.

- В сердце, - сухо и коротко, чтобы не показать, как изменился его голос, выплюнул Улисс. – По команде «Fogo».

Полковник кивнул. Он не был мясником – для своего народа, пожалуй, он вообще мог считаться образцом добродетельного отношения к раненым товарищам.

Авантюрист тем временем стоял, закрыв глаза и не шевелясь. Ни единый мускул побледневшего лица не шевелился, словно все лицо окаменело, превратилось в маску.

- Fogo, - выдохнул Улисс через десять бесконечно долгих секунд. – Стреляй!

А потом был выстрел – и тело, отброшенное пулей, скатилось в овраг.

 

***

 

- Неплохой рассказ, - сказал я своему собеседнику, приложившись к кьянти. – Но чем вы тогда объясните свое присутствие здесь и сейчас?

Улисс широко улыбнулся и вытащил из-под рубашки висевшую на шнурке железку. Я нахмурился, когда понял, что этой железкой оказался искореженный шпингалет.

- Тот самый, - сказал Улисс. - В кармане лежал как раз напротив сердца. Пуля не смогла его пробить. Ребрам, конечно, неплохо досталось, но, как видите, я вполне себе жив и даже почти здоров.

Потом он поднялся и ушел смотреть на закат над Нилом, а я остался допивать вино и раздумывать над превратностями судьбы и абсурдностью мира вокруг.

 

***

 

Как-то так это все и закончилось, N. Все, что мне хочется сказать тебе, я уже изложил – и еще допишу, можешь не сомневаться! – в самом письме, которое отправлю вместе со следующим кораблем. А мне, пожалуй, осталось только поставить точку под этими записями и отложить ручку, чтобы вновь остаться здесь, в бесконечной скуке оторванного от цивилизации города, в своем одиночестве, где нет тебя.

С любовью и надеждой на нескорую встречу, твой …

[pavlito]

Блюз отчаянного бродяги.

 

 

- Позвольте кое-что заметить обратился я к соседнему пиджаку уже порядком набравшись. Ваши суждения лживы, а вы не стоите даже ломаного пальца старой цыганки.

 

Не успел я договорить свое остроумнейшее оскорбление, как тут же получил вмятину на лице и потерял сознание. Это единственное что я помнил когда очнулся у мусорного бочка рядом с пивной. Часть букв все еще светилось, угадывалось название: «Волга». И хоть я поначалу обрадовался тому, что могу чувствовать свое тело и голову, радость моя сменилась печалью и полной растерянностью. Я вдруг понял что «Волга» это не экран телевизора, а мусорный бачок — это не запах свежесваренного кофе. Я огляделся и потому растерялся еще больше, что совершенно не понимал в какой части города я нахожусь, или даже так, в какой части какого города я нахожусь.

 

Размазав по лицу вчерашнюю грязь я оставил попытки мыться и стал шарить в карманах, прислоняясь к различным вертикальным поверхностям чтобы не упасть. В левом нагрудном кармане пиджака, там где должен быть платок, обнаружилась лишь смятая бумага разных цветов. Кроме того был найден бумажник с одной десятирублевой монетой и крышка от пивной бутылки.

 

Вдруг, я еще раз ощутил утреннюю пустоту и замялся на месте потому что вместе с пустотой пришел легкий озноб. Мне тут же захотелось увидеть какого-нибудь прохожего. Пусть это будет милая дама с термосом и печеньем. Или пусть это будет кто-угодно, чтобы объяснить мне кто я и зачем попал на этот «корабль». То-есть частично я все же понимал насчет моего места нахождения и собственной личности.

 

 

- Какой-же я м...к, что оказался в этой клоаке! Выругался я в горящее еще звездами небо.

 

Прохожих все не было. От холода я стал петь и приплясывать. У меня получалась даже неплохая мелодия, во всяком случае меня она очень забавляла. Я даже попытался снять шляпу в особом танцевальном движении. Но как только я это сделал из нее вывалилось что-то металлическое напоминающее шпингалет. Так, это действительно был шпингалет.

 

Бог знает сколько раз я ругал себя за мою странную привычку прятать все в шляпу. Однажды, я обнаружил в ней варенье из жимолости, а до того, как то раз женские трусики. Но когда из нее вывалился шпингалет, я даже прекратил петь и танцевать. Я застыл как вкопанный, настолько это было странно. Я просто стоял и пялился в лужу куда он упал, когда ко мне неожиданно обратился дворник. С укоризной во взгляде он спросил, зачем я разбрасываю вещи, ведь и так грязь невозможная. Я извинился, подобрал мокрый шпингалет и сунул его в карман пиджака туда где должен был быть платок. Дворник все еще смотрел на меня неодобрительно. Мне ничего не оставалось как пойти по улице в любом направлении.

 

Прошло около получаса прежде чем выключили фонари и на улицах появились редкие горожане. Больше ничего примечательного не происходило со мной на протяжении всего дня. Разве что, я потратил последние деньги на сливочный рожок и привел себя в порядок в блестящем туалете кофейни. В остальном же, день был смурной, к тому-же я так и не вспомнил своего происхождения, а спрашивать что это за город мне было попросту лень. Пару раз я конечно пытался подойти к симпатичным цыпочкам чтобы поинтересоваться, но они только молчали и не отрывая глаз, так что получалось будто они пятятся, уходили.

 

Город оказался небольшим, и я вышел к гаражам у реки, в надежде найти хоть какое-то укрытие. Так и не найдя ничего я сидел на пучке травы облокотившись на гаражную стену и вертел в руках шпингалет. Я начинал медленно его ненавидеть. Мне даже казалось будто-бы именно этим шпингалетом я получил по морде вчерашней ночью. Конечно, все не так страшно как могло быть. Я относительно цел, у меня сохранилось влечение к женскому полу, а значит я все еще жив.

 

На этой ноте я ободрившись стал расхаживать между гаражами и хихикать. Действительно, что же еще сделаешь в такой ситуации. Ради смеха я приставил шпингалет к гаражной двери и... с этого момента поподробнее. Дверь открылась! То есть, я стоял вот здесь, приложил вот эту хрень к двери и она открылась. Я снова и снова прикладывал шпингалет к двери, чтобы понять что-то, что возможно ускользнуло от меня до этого. Затем осторожничая я забрался в гараж нащупал выключатель и закрылся изнутри.

 

Последние события заставили меня серьезно призадуматься. А я вообще существую? Сами посудите, сегодня утром я проснулся совершенно ничего не зная о самом себе, а теперь я открываю двери с помощью шпингалета покрытого белой эмалью. Вероятно, завтра, я буду метать молнии из глаз и сжимать пространство силой мысли. От этого предположения мне стало тепло и я заснул облокотившись на крыло зеленой Нивы.

 

// ну продолжение можете придумать и сами)) что бы вы сделали в этой ситуации с таким шпингалетом? Я писал этот текст за три часа до окончания конкурса и не успел дописать.

Изменено 24 сентября, 2014 пользователем pavlito

[Дарин]

// Дисклеймер: это ХАРДКОРНАЯ (с) версия, без вычитки, без доводки, и в ней реализовано не все, что я хотел. Но это примерно то, что я бы смог послать на конкурс, если бы успел, так что так будет честнее. Если будут силы, я бы хотел потом переписать и сделать так, как я видел сей бред изначально, и, да, это априорный треш :) Приятных чтений, спасибо за рыбу.

// ЗЫ Да, тут примерно 11,5 килосимволов, но я собирался выгонять до 13 за счет дополнительных диалогов в конце.

 

Справедливый Мир Справедливости и Мира

 

Ионный шторм швырял траулер «Йон Кин Бум» по просторам бескрайнего флогистона, словно пьяная мартышка – желудь.

- Мит Фу говорил, что мир – лишь иллюзия, - заметил Ка Юк Нам, старый, словно слезы богов, кок, отслуживший на «Йон Кин Буне» по меньшей мере девять сотен мумров.

Капитан Ру Ко Ног был лишь немногим младше старого Нама, а оттого ненавидел его столь же искренне, сколь искренне любил он митроацию по утрам.

- А я говорю, что мунчер продольной тяги разболтался, - сказал Ног, сурово наблюдая за рулевым, юным Мо Че Гоном, который почти уверенно вел суденышко через каверзы звездной стихии.

- Ну так поправь клипсупусы, - пожал плечами Нам. – О! К нам кто-то чешет.

- Дай-ка глянуть! – Ног отпихнул Нама и подошел к дардару, на котором возник – и принялся угрожающе сближаться с «Йон Кин Бумом» - треугольник. – Йом-пунун-камапама! Это же Восточные Купукарбы! А ну живо проверить декларацию и все такое!

Матросы забегали по палубе, приводя старый траулер в порядок. И вот, квупах в семидесяти, словно гигантский пузырь фломпа, возник восточнокапукарбский патрульный корабль. Гигантский сигарообразный мунчер судна у концов охватывали две гондолы пупрости – носовая, где располагалось навигационное оборудование, и кормовая, содержащая жилые отсеки, палубу и инженерный комплекс. Сквозь огромное продолговатое отверстие в палубе ходил огроменный бегунок мунчера, позволяющий увеличивать или уменьшать тягу.

- Айо-хо-хой! – крикнули с патрульного судна, едва лишь оно поравнялось с траулером.

- Вот уж не ожидал увидеть тут твою лоханку, Мне На Чхать! – крикнул Ру Ко Ног.

Капитан патрульного корабля «Про Ве Рял» Мне На Чхать мнюмкнул и ловко спрыгнул на палубу траулера, за ним последовало несколько его матросов.

- Привет тебе, западнокпукарбская крыса!

- И тебе привет, восточный шнюк! – капитаны крепко обняли друг друга.

- Ну что везешь? Я тебя вроде как инспектирую, знаешь ли.

- Да как обычно, - пожал всеми тремя плумами Ног. – В основном – опять шпингалеты.

- Шпингалеты?

- Ну, я, чесгря, и сам не понимаю, зачем мы их возим, да еще в таких количествах, - Ног развел жвалами, - наверное, после расширения эмбарго квоты заполнять нечем и для соблюдения плана приходится ввозить тонны ненужного барахла.

- План, план… - Чхать возмущенно фрюкнул. – Не понимаю, как так можно жить, если на все спускают сверху план, и если ты его провалишь… Паф!

- Палку ты перегибаешь. План проваливал много кто, и пафа не случилось ни разу. Вот если до министерского поста доберешься… Там уже пафы случаются. С другой стороны, конечно, все эти эмбарго… Ну чего нашим хоть немного не прогнуться, чтоб мы смогли дышать посвободней? Ни техники завезти, ни электроники, и даже топливо – и то по квоте… Эх, жить бы нам как вам…

- Да нет, не уверен, - вздохнул Чхать. – Ты понимаешь, у нас там, конечно, на мозги давят не сильно, но зато мы радуемся жизни с ненормированной работой, постоянным налоговым бременем, и прочими веселостями типа скачков цен…

- Все тлен и суета, - заметил Ка Юк Нам со своего насеста.

- Капитан, капитан! – один из восточнокапукарбских матросов заскочил на мостик траулера, размахивая бшушками. – К нам идет круйзер! Это, наверное, Его Плордство!

- О боги тысячи снов! – Чхать аж подскочил. – Так, мы срочно должны учинить лютую инспекцию. Нам, подыгрывай, а то мы все закончим в огнях нюумбы!

Матросы снова забегали, вскрывая трюм, вытягивая на свет божий ящики и усердно перебирая шпингалеты. Чхать принялся вдумчиво изучать судовые записи, периодически грозно зыркая на сбившуюся в кучку команду траулера.

Круйзер, грозно рокоча, подплыл к «Йон Ким Буну» с другой стороны, и по сравнению с патрульной скорлупкой Мне На Чхатя он был попросту титаническим. На боковушке его мунчера грозно окрысились руны «Аз Есьм Шварц».

С палубы «Шварца» опустился трап, и командир грозного нггибатора взошел на борт «Буна». Выряажение его лиц говорило о крайней степени брезгливости.

- А, корпетан Мне, - сказал он, увидев все еще вооруженного судовым журналом Чхатя, который книгу тотчас выронил, дабы отдать командиру брюнк.

- Ормендал Мор До Бой, корпетан Мне На Чхать в вашем распоряжении!

- Отлично, отлично, - проурчал Мор До Бой, - и что у нас тут?

- Проводим инспекцию грыболовного судна Восточной Купукарбы, чегр! – отчеканил Чхать. – На данный момент нарушений не выявлено, чегр!

- И что же они везут, корпетан?

- Шпингалеты, мой чегр!

- Шпингалеты... – Все восемнадцать глаз ормендала прищурились. – Дайте-ка мне на них взглянуть.

Двое матросов споро подтащили к Мор До Бою ящик со шпингалетами. Ормендал взял один, внимательно его оглядел, понюхал и даже лизнул. Глаза его расширились, и он хотел уже что-то сказать, но выносящий уши взрыв не дал ему издать даже звука: огненный цветок расцвел на борту круйзера, и корабль качнула, трап взметнулся и отсек ормендалу голову, забрызгав флёптой палубу траулера.

Другой круйзер, куда менее современный на вид, подруливал с йугга, интенсивно обстреливая «Шварца», на что тот не замедлил огрызнуться.

Очередной взрыв сотряс траулер – шальной снаряд разнес патрульный катер, и, отброшенный взрывам, «Бум» бумкнулся о борт восточнокупукарбского круйзера.

- Рвем-ка когти, - распорядился Ру Ко Ног, хлопнув Чхатя по ложноспинке. – Курс на сверсвер.

Мунчер подался назад, полностью выйдя из носовой гондолы, которая теперь держалась только за счет поля Винтуса, и бегунок звучно стукнулся о переднюю стенку паза, ту, что ближе к корме. Поле Винтуса ввинтилось в пространство, и траулер рванул вперед как ошпаренный мул.

- Жми, лапа, жми! – крикнул Ру Ко Ног, оборачиваясь дабы понаблюдать за битвой. Западнский круйзер, воспользовавшись эффектом неожиданности, успел неслабо навалять восточнскому, но у того пушки были на голову диаметристей, и теперь уже западянам приходилось несладко: бегунок перекосило, мунчер погнулся, а надстройка была охвачена пламенем.

Но, что самое неприятное, как отметил для себя Ног, от обоих кораблей отделились крохотные точки – флюпперы. Обе стороны отчего-то рвались догнать драпающий траулер, и Ру Ко Нога это не радовало.

- А ну-тко, шкакалы, - крикнул Мне На Чхать, - мне начхать, сколько нас доживет до завтра, но мы сделаем отсюда ноги! Все пятнадцать!

Матросы Чхатя повыхватывали свинтовки и принялись отчаянно палить по надвигающимся флюпперам, грозно щелкающим мунчерами в гондолах.

- Нопармизан! – завопил Чхать, давая очередь по флюпперу, который подобрался ближе других. Машина зарылась носом в мульву флогистона, и очередной удар ионного шторма тотчас накрыл бедолагу. Однако оставалось еще десятка три жаждущих крови вояк, которых предстояло или успокоить, или же перейти к курсу успокоительного их авторства.

Мо Че Гон резво крутанул штурмбал, и «Бун» лихо завернул, разбрызгивая флогистон и подныривая под очередной ионный вал.

- Будем идти к Лю Гину! – крикнул Ног, пытаясь перекричать вновь набирающий силу шторм. – Может быть, там сможем переждать бурю!

- Аиаиаиаи! – Отозвался Чхать, отправляя лучи любви преследователям. Ног с удивлением заметил, что флюпперы западнцев и восточнцев и не думают грызться друг с другом – они полностью сосредоточились на погоне за траулером, и наплевали на извечную купукарбскую грызню.

Однако сама Мать Фю вмешалась в ход этой истории: огромный ионный вал внезапно вырос прямо за кормой «Йом Кин Буна», сметая все мелкие флюпперы, словно их и не было никогда.

Теперь, когда за рокотом вновь идущего на спад шторма не было слышно даже перестрелки круйзеров, все смогли спокойно хлямтнуть.

Ру Ко Ног буквально осел на палубу, издавая нижней мембраной шункающий звук, а Мне На Чхать раздраженно грохнул свинтовку о палубу.

- Ну, кажется мы влипли, - сказал он Ру Ко Ногу, и тот сдержанно кривнул.

- Мы сейчас идем к Лю Гину, - напомнил он, - глядишь, там все образмерится. Если нам сильно повезет, ваш круйзер разбундаят, и мы все выйдем неподгоревшими из флогистона.

- Тут шансы тридцать три на тридцать три, - чмокнул нижними губами Чхать. – Но посмотрим. Лю Гин мне нравится. Территория нейтральная, глядишь там нас не тронут.

Пару дней спустя, уже по спокойному флогистону, траулер вошел в понт Лю Гина. Огромные Погоды эпохи Фен возвышались, подпирая островерхими крышами брюн-брян, сквозь который лениво полз Люминус, и тысячи молний били в их брынзовые громоотводы, питая город эфиром.

«Йом Кин Бун» вошел в гавань, и Ног с Чхатем почти успокоились: к ним не мчались наперерез патрульные флюпперы, не бежали по пристани полуцейсы, чтоб всех зоорестить. Тревогу внушала лишь громада бутыльшипа под мюрийкадской эмблемой, возвышавшаяся над торговыми посудинами.

Однако стоило траулеру пришвартоваться, как, словно из-под земли, на его палубе очутилось три непримечательных гражданина в немаркой одежде.

- Агент Шмуйлер, - представился один из граждан, хотя с тем же успехом это мог сделать любой другой. – Это агенты Мунчер и Фудлер. Мюрийкадская Лига Справедливости Купукарбы. Ваш корабль будет подвергнут обзыру. Сопротивление неприлично.

- Ээээ, - отозщвался Ру Ко Ног. – Конечно. Прошу. Э. У нас ничего такого.

Агенты в сопровождении Нога и Чхатя (под настороженными взглядами матросов из обеих команд) спустились в трюм.

- Вот, прошу, - сказал Ног, открывая ящик. – Шпингалеты. Все в рамках Договора От Семнадцадцатого Брябрября.

- Угу, - кивнул Шмуйлер. Хотя, вероятно, это был Мунчер.

Он пощупал шпингалеты, потом облучил каким-то странным прибором. И снова кивнул.

Агенты, вежливо раскланявшись, покинули борт «Йом Кин Буна». А потом бутыльшип подорвал его одним метким выстрелом.

 

- Таким образом! – разамхивая кудлаком, кричал Представитель Мюрийкада на Вселопском Сбирании. – Мы неподвежонно доказали, что Западная Купукарба норушилда соглашения в рамках Договора От Семнадцадцатого Брябрября! Они имели чмых ввозить кунцилированный меридий!!! в переплавленном виде!!!! подмаскировавши его под шпингалеты!!!!! которые не запрещены к ввозу в Западную Купукарбу в соответствии с соглашениями в рамках Договора От Семнадцадцатого Брябрября!

Почтенное Сбирание загудело.

Представитель Кусрии требовал показать доказательства или хотя бы доказать показательства, на что Представитель Мюрийкада отвечал, что при такой степени неподвежонности демонстрация совершенно излишня. Представитель Кота заявил, что он за истину, с чем согласились все, даже Представители Кусрии и Мюрийкада. Тогда представитель Кота добавил, что истина – где-то рядом. Ему уже давно не удавалось добиться такой всеобщей поддержки котской инициативы.

- Таким образом! – наконец возвратил себе слово Представитель Мюрийканда. – Мы требуем ввода какций! Усиленных какций!! Против нарушителей из Западной Купукарбы!!!

- Но позвольтепозвольтепозвольте!! – возбух Представитель Западной Купукарбы. – Мы же не куцидоторы! Где ваши доказательства? Я пятьчую Представителю Кусрии!

После долгих прений было принято решение: согласно реставрации Вселопского Сбирания, Западной Купукарбе ЗАПРЕТИТЬ ВСЕВСЯЧЕСКИ ввозить шпингалеты на территорию Западной Купукарбы ВСЯКИМ МЕТОДОМ, даже в переплавленном виде.

На это представитель Западной Купукарбы возбух вконец, и удалился из зала, ничего не подписав.

Через неделю объединенные силы Восточной Купукарбы и Мюрийкада удалили Западную Купукарбу из бытия.

А в глубинах архивован Мюрийкадской Лига Справедливости Купукарбы агент Шмуйлер упаковал Адчод: «Нифига найти не смогли. Выкручивайтесь как хотите. Эти хреновы шпингалеты все люминиевые».

Изменено 27 сентября, 2014 пользователем Гном Шамгарот

[Masquerade]

Чем больше перечитываю данный шыдевер, тем меньше он мне нравится. Но уж коли сказал, что выложу, то пусть будет.

 

 

Шлёп-шлёп

 

- Занятная выходит штука… - Алексей Нифонтович Говорилин пристально поглядел на Спирина. Особенно так поглядел, с прищуром, как умел глядеть лишь он один. Погладил седые усы. - Шпингалеты, значит.

Спирин стоял молча, покусывая губу, и являл собою воплощенный образ смирения перед лицом непреодолимых обстоятельств.

- Вы мне зубы не заговаривайте! – Станцевич саданул кулаком по столу. – Вы мне за шпингалеты рассказывайте!

- А шо за шпингалеты? – Виталик Зайцев, завсклад, в который уже раз поправил ворот спецовки, помял в руках влажную от пота кепку и состроил страдальческую мину. – Я ж говорю…

В помещении мобильного склада царили прохлада и полумрак. К тому же, воздух здесь был сухой и чистый, в то время как на улице было влажно, душно и жарко, а потому Виталик не особенно торопился. Он медленно двигался по узким проходам между рядами деревянных ящиков, подсвечивая себе путь фонарём и то и дело сверяясь с накладной. Время от времени он останавливался, открывал какой-нибудь ящик и меланхолично изучал его содержимое.

- Тушенка «Бурёнка», три ящика. Та-ак. Овощи консервированные, три ящика. Так. Астронавигационные маяки, два ящика. Ну и здоровые! Биохимическая лаборатория – вот она. Элементы питания компактные, ага, два ящика. Шпингалеты, один ящик. Компот облепиховый, два ящика. Инструмент монтажный…

Виталик застыл, недоговорив. Потом вернулся немного назад и с величайшим подозрением оглядел большой продолговатый ящик того же серо-зелёного цвета, что и все прочие. На крышке была приклеена стандартная бумажная этикетка, на которой стандартным же шрифтом было написано «Шпингалеты», а чуть ниже и более мелко: «Веспунский завод фурнитуры и спецпокрытий». После недолгих колебаний Виталик открыл замок универсальным ключом. Как ни удивительно, в ящике и впрямь лежали шпингалеты. Лежали, завернутые в вощеную бумагу, ровными рядами, зловеще поблёскивая в свете фонаря торчащими кое-где из-под оберток кончиками ригелей. Бросив на соседний ящик папку с накладной, Виталик с опаской извлёк один шпингалет из ящика и повертел его перед глазами. С виду – простой, стальной, довольно увесистый и мощный. Такой вполне естественно смотрелся бы на двери какого-нибудь промышленного объекта. Но на кой черт шпингалеты могли понадобиться в геологической экспедиции, тем более целый ящик?

- Вот и я спрашиваю – на кой хрен экспедиции цельный ящик шпингалетов? – Станцевич облокотился на стол и вперил хищный взгляд в завсклада. Виталик немного сполз по спинке стула и затравленно оглянулся на Спирина. Интендант экспедиции по-прежнему хранил молчание, все с тем же кротким выражением на бледном худом лице.

- Ну что же вы, Андрей Григорьевич? Скажите нам хоть что-нибудь! – в голосе Говорилина явно сквозили укоризненные нотки.

Спирин вздрогнул и отёр пот со лба.

- Если честно – ума не приложу. - Проговорил он немного сконфуженно. – Может быть, их загрузили в контейнер по ошибке?

- По ошибке! – Язвительно передразнил его начбез. – Вы вообще интендант или где?

- Погодите, Андрей Григорьевич, но ведь в накладной-то шпингалеты указаны? – Говорилин взял со стола папку и быстро пролистал несколько страниц. – Указаны! Кто составлял накладную? Кто подписывал?

- Накладную составлял я, – упавшим голосом произнес интендант. – И подписывал тоже. Но я готов хоть под присягой подтвердить, что никаких шпингалетов в неё не вносил…

- Вы мне скажите лучше, заместо чего нам эти шпингалеты отгрузили? – не унимался начальник безопасности. – Ведь по загрузке-то мы нормы не превышали!

- Погодите, у меня, кажется, остался список, по которому я формировал накладную. В нём совершенно точно нет никаких шпингалетов! – Оживший, наконец, Спирин полез в свой ранец и извлёк оттуда видавшую виды тетрадь. Все, кто был в помещении, сгрудились за спиной Станцевича, и наблюдали поверх широких плеч и лысеющего черепа, как начальник безопасности сверяет списки и аккуратно, карандашиком, вычеркивает одинаковые позиции.

- И шо вы за человек, Андрей Григорьевич? – бормотал он, не отрываясь от своего занятия. – В космос летаете, в экспедиции к иным мирам, а документацию от руки ведёте, в тетради.

- Так это ж я для себя. – Спирин чуть порозовел. – Для порядка, так сказать.

- Для порядка! Вижу я, какой у вас порядок…

В конце концов вычеркнутыми оказались все пункты списков, за исключением одного – там, где в накладной значились шпингалеты, в тетради Спирина было выведено: «Радиостанция РС-ЭТА17».

- Хреново, - констатировал Говорилин, пригладил усы и поглядел на Виталика.

- Хреново? – взорвался Станцевич. – Хреново?! Да это бардак! Разгильдяи! Мерзавцы! Предатели! – Он вскочил со стула и принялся расхаживать по комнате. – Это черт знает что! То партию бериллия просрут, то новёхонькую буровую угробят, то шпингалетов заместо радиостанции отгрузят! Ну погодите… Дайте только время, все у меня под трибунал пойдёте…

- Вот за кражу бериллия – это вы зря! – вспыхнул праведным гневом Виталик. – Это прямой вопрос к службе безопасности!

Станцевич побагровел, а его огромные кулаки сжались так, что побелели костяшки пальцев. Спирин сдавил плечо Виталика, запоздало призывая того не лезть на рожон.

- Ну полно вам, Виктор Сергеевич! – предупредил кровопролитие Говорилин. – Ну какой трибунал, мы ведь не армия. Да и какая, в сущности, беда? Ну произошла накладка – ничего страшного. Хреново – да, но не смертельно. Проживём как-нибудь недельку без радиостанции, а там уж, как транспорт придёт, закажем новую. Дел сейчас и без того невпроворот.

Начальник безопасности какое-то время сверлил его немигающим взглядом бесцветных глаз, потом глубоко вздохнул и одернул полы форменной куртки.

- Накладка… Ладно, хрен с ним, может вы и правы, Алексей Нифонтович. Но только я этого так просто не оставлю. Напишу рапорт, а там уж расхлёбывайте сами. У вас, может, и не армия, а я в своём ведомстве подобного бардака допускать не намерен. Ладно, - Станцевич пригладил жиденькую поросль на голове. – Идёмте, что ли, глянем на эти шпингалеты.

- А чего идти? – Спросил Виталик и вытащил шпингалет из кармана. – Вот он, у меня…

Спирин, с несвойственной ему прытью, выхватил шпингалет из руки Виталика и протянул Станцевичу, который снова начал было багроветь. Начбез, скрипнув зубами, встал поближе к свету и принялся тщательно изучать шпингалет – повертел его, понюхал, пощелкал и так и эдак, постучал о металлическую спинку стула. Шпингалет оставался шпингалетом. И все же было в нем что-то, то не отпускало внимание старого волка. Он впился взглядом в крохотное синеватое пятнышко, скорее даже точку, появившуюся на торце засова после удара о стул. Вынул из кармана перочинный нож, поскрёб. Чем дольше скрёб, тем бледнее становилось лицо, и сильнее выпучивались блёклые серо-голубые глаза. Наконец он в глубокой задумчивости присел на краешек стола и вперил взгляд в стену. Остальные следили за ним со всё нарастающей тревогой и смутным предчувствием чего-то ужасного.

- Что такое? – не выдержал, наконец, Говорилин. – Что там, Вить?

Станцевич молча протянул ему шпингалет. Там, где напыление оказалось соскобленным лезвием ножа, поблёскивал индигового цвета металл с характерным фиолетовым отливом.

- Бериллий! – выдохнул Говорилин. В помещении повисла гробовая тишина, которую нарушали лишь долетавшие снаружи перестук молотков да урчание электрогенератора.

 

Виталику не спалось. Мысли в голову лезли самые безрадостные. Шутка ли, оказаться замешанными в контрабанду бериллия? Станцевич, конечно, бушевал. Грозился сгноить контрабандистов на рудниках. Ящик со шпингалетами забрал в свою комнату, универсальный ключ у Виталика отобрал, а на склад разрешил входить только под расписку. Спирина посадил под домашний арест. Поначалу хотел арестовать вообще всех, включая Говорилина. Однако, чем больше они обсуждали происшествие, ругались и спорили, тем больше вылезало странностей. Уж как-то больно нелепо всё выходило. В конце концов, сошлись на том, что ошибку допустили сами контрабандисты, подменив не ту накладную. Конечно, и эта версия казалась весьма сомнительной, но в противном случае оставалось загадкой, чем руководствовались преступники, отправляя бериллиевые шпингалеты туда, где ими просто не могли не заинтересоваться.

Виталик вздохнул и снова перевернулся на другой бок. За стеной, на улице, гудел генератор, далеко, за периметром лагеря выводила свои затейливые рулады какая-то ночная птица. А может быть, то был зверь? Виталик вдруг насторожился. Сперва подумал, что показалось, но нет – из общего коридора в самом деле донеслись непонятные звуки. «Шлёп, шлёп. Шлёп, шлёп». Звуки приближались. К шлёпанью прибавился стрёкот, как будто кто-то быстро перелистывал жесткие пластиковые страницы. Виталик сполз с кровати и на цыпочках подобрался к двери. Шлёпанье и стрёкот раздавались совсем рядом. Он осторожно приподнял шторку на дверном оконце и выглянул. Коридор, освещаемый люминесцентными лампами, проходил через весь корпус, а на всем протяжении его, по обе стороны, друг напротив друга, располагались двери комнат. Напротив комнаты Виталика, в которой он жил вместе с геологом Эзрой, располагалась комната ребят из бригады монтажников. Вот возле их двери и стояло это.

Существо отдаленно напоминало медузу – чуть прозрачное, белёсое, смахивающее на привидение, каким их показывают в мультфильмах - как будто на глобус накинули белую простыню. И много-много щупалец, которые вырастали словно бы из всей поверхности тела создания, причем вырастали по мере надобности. За то время, пока остолбеневший Виталик пялился в окошко, существо отрастило с десяток новых щупалец, которыми сосредоточенно елозило и шлёпало по двери. «Шлёп, шлёп». Существо возбужденно застрекотало. Щупальца ринулись к дверному замку. Замок был электронным, с тонкой щелью под ключ-карту. Индикатор на стене рядом с дверью горел красным, давая понять, что дверь заблокирована изнутри. С минуту создание, сосредоточенно стрекоча, возилось с замком, потом раздался тихий щелчок и индикатор загорелся зелёным. Виталик не поверил своим глазам. Белёсый взломщик упёрся всеми щупальцами в дверь, застрекотал, даже заверещал, нетерпеливо и алчно. Он казался почти невесомым, и открывание двери было для него, по всей видимости, довольно тяжелой задачей. Тем не менее, потихоньку дверь приоткрывалась. Когда образовалась щель примерно с ладонь шириной «шлёпальщик», как прозвал его про себя Виталик, протиснулся внутрь. Наступила тишина. Виталик дышал ртом, стараясь не производить никакого шума. Вдруг из комнаты напротив донёсся вопль ужаса и из двери вылетел бледный как полотно монтажник. Но не успел он сделать и пары шагов, как откуда-то слева – вне поля зрения Виталика – вылетели тонкие щупальца и опутали парня с ног до головы. Он закатил глаза, захрипел и осел на пол. На посиневших губах выступила пена. Щупальца засветились бледным зеленоватым цветом. Из глубины комнаты выплыл первый шлёпальщик. Теперь он был к Виталику «лицом» и тот видел его глаза (по крайней мере то, что он принял за глаза). Они были огромные, зелёные и очень красивые. Шлёпальщик приблизился к двери Виталика и теперь смотрел сквозь оргстекло окошка прямо на него. Парень не отводил взгляда, парализованный ужасом. «Шлёп, шлёп» - раздалось над самым его ухом. «Шлёп, шлёп». Второй шлёпальщик выплыл слева и присоединился к своему товарищу.

- Эй, ты чего там делаешь? - раздался за спиной сонный голос Эзры. Это вывело Виталика из оцепенения. Он затравленно заозирался, ища пути к спасению.

- Вставай! – проговорил он ломающимся голосом. – Валить надо!

Эзра сел на кровати, протирая глаза, и непонимающе глядел на него.

- Куда валить? Что это там шлёпает?

Замок сухо щелкнул. Дверь начала приотворяться. Виталик схватил первое, что подвернулось под руку, с воплем отчаяния распахнул дверь и наотмашь ударил полупрозрачную фигуру. Тот с верещанием отлетел на пару метров, зацепив и увлекая за собой второго. Подушка, может, и неважнецкое оружие, но в данном случае сработала блестяще.

- Эзра, валим! – завопил Виталик и стремглав ринулся по коридору к выходу. По пути он видел, что многие комнаты открыты. В них было темно и тихо. Он вылетел на улицу, и побежал, пригибаясь и оглядываясь, в сторону главного корпуса. Шлёпальщики были повсюду, их стрёкот доводил Виталика до полуобморочного состояния. Несколько существ заприметили двигавшуюся короткими перебежками фигуру и теперь, радостно стрекоча, довольно быстро плыли ему наперерез. Виталик взревел как затравленный олень. Невдалеке он увидел будку биотуалета и кинулся туда – к единственному доступному убежищу. Дернул дверь - та не поддавалась. Изнутри раздались приглушенные проклятия.

- Откройте! – заорал он. – Это я, Виталик! Откройте!

Внутри щелкнуло, дверь приоткрылась и чьи-то могучие лапищи втянули парня внутрь. Так Виталик и оказался в ту роковую ночь в биотуалете, в компании Говорилина, Станцевича и Спирина.

Снаружи вдруг, разом, зашлёпало. Шлёпало и по двери, и по стенам и даже по крыше. Тонкие щупальца проникли сквозь щель в двери и опутали задвижку пластикового шпингалета. Снаружи озадаченно застрекотало. Такой тип запоров, похоже, был покуда существам неизвестен. Впрочем, те оказались смышлёными и очень скоро задвижка шпингалета начала потихоньку поворачиваться и выдвигаться.

- Держи её! – зашептал Говорилин. – Откроет же сейчас, паскуда этакая!

- Рукой не полезу! – запротестовал Спирин, отжимаясь подальше от двери.

Станцевич вертел головой в поисках чего-нибудь, чем можно было бы удержать неумолимо открывающийся засов. Из всей компании он единственный был, помимо трусов и майки, одет еще и в форменную куртку. Внезапно начбеза осенило - он вспомнил о перочинном ноже, сунул руку в карман и застыл. Ножа в кармане не было. Зато там лежал бериллиевый шпингалет. Станцевич, чертыхнувшись, упер им собачку шпингалета пластикового, стараясь держаться за самый кончик. Все затаили дыхание. Снаружи гневно заверещали, ощутив новую непреодолимую преграду. Щупальца опутали руку начбеза вместе с бериллиевым шпингалетом. Станцевич зашипел и начал медленно оседать на пол. Однако длилось это всего секунду. Щупальца вдруг полыхнули желтым, отпустили руку и молнией выпростались наружу. Раздался протяжный, полный боли визг. Шлёпание по стенам кабинки прекратилось. Виталик тут же вернул пластиковый засов в прежнее состояние.

До самого утра сидели, боясь пошевелиться. Лишь когда лучи солнца стали проникать в будку сквозь узенькое окошко вентиляции под самым потолком, Станцевич рискнул приоткрыть дверь и выглянуть наружу - шлёпальщиков видно не было. Они буквально вывалились из кабинки на траву, охая, стеная и растирая затекшие члены. Начальник безопасности уселся, разглядывая шпингалет, который всю ночь сжимал в кулаке.

- Вы поняли, что произошло? – спросил Станцевич у склонившегося над ним Говорилина. – Этим тварям не нравится бериллий! Он жжет их как раскалённое железо.

- Бериллий? – Усомнился Алексей Нифонтович. – А может, стальное напыление?

- Сталь есть и в замках… Нет, товарищ начальник экспедиции, это именно что бериллий.

- Тогда, я полагаю, вы знаете, что нужно делать?

Станцевич кивнул. Он тяжело поднялся на ноги и зашагал в главный корпус, припоминая попутно, где оставил универсальный ключ.

 

Спустя неделю у лагеря экспедиции совершил посадку звездолёт добывающей компании, привезший первую смену геологоразведчиков и операторский состав буровой. Вместе с ними приехала и комиссия. Представители большого начальства направились прямиком к главному корпусу, у дверей которого их ожидал одетый по случаю в новенький костюм Говорилин.

- Ефим Аристархович! – протянул он руку тучному невысокому человечку с красным одутловатым лицом. – Уважаемые коллеги! Рад приветствовать вас в лагере первой геологической экспедиции на этой планете.

- Алексей Нифонтович! – радушно улыбнулся толстяк, пожимая протянутую руку. – Хорошо вы тут всё обустроили, в срок. Вот что значит, когда человек умеет навести порядок в своём ведомстве. Ну так ведь и мы для порядку не скупимся, а?

- Никак не можно, для порядку-то! - подтвердил Говорилин и странно улыбнулся.

- Ну-с, показывайте!

- Начнем прямо отсюда. - Говорилин постучал в дверь за своей спиной, та немедленно отворилась. На пороге стоял, при всем параде, сияющий Станцевич.

- А это что такое? - удивился Ефим Аристархович, уставившись на шпингалет. На индигового цвета шпингалет, с характерным фиолетовым отливом. И без того красное лицо сделалось пунцовым, а челюсть с траурной торжественностью поползла вниз.

 

- Вот так оно и было, - проговорил Виталий Егорович Зайцев и отпил воды из хрустального стакана. - Так и было.

- Удивительно! - воскликнул молодой журналист. - А дальше что?

- Ну, дальше, конечно, был большой скандал, обещали много посадок. Но в конце концов обошлось без жертв.

- Совсем без жертв? - нахмурился журналист. - А погибшие участники экспедиции?

- А никто и не погиб. - усмехнулся Виталий Егорович. - Воздействие шлёпальщиков оказалось не фатальным. Во всяком случае, единоразовое.

Проводив журналиста он постоял немного, глядя в широкий, роскошно обставленный холл. Смотрел и вспоминал былые деньки, работу в геологической экспедиции... Эх, золотое было времечко! Потом закрыл дверь, повернул защелку и привычным движением задвинул шпингалет. Индигового цвета шпингалет с характерным фиолетовым отливом.

[AlexHog]

ЯКОРЬ

 

Шурупы загонялись в старое высохшее дерево неохотно, с натугой и противным скрипом. Она этого не замечала: брала очередной шпингалет из целой кучи его блестящих цинковых собратьев, прикладывала, примеряла, подхватывала отвёртку и шуруп - и крутила, крутила, крутила. Механически, как кукла.

 

Они вечно цапались. Постоянно. По любому поводу.

Сейчас она могла бы сказать, что сама была виной в абсолютном большинстве случаев. Сама устраивала скандалы из-за каждой мелочи. Неужели они были так важны?.. Да нет, просто она привыкла, что в её доме - всё и всегда так, как ей хочется. Перфекционизм, помноженный на подростковый эгоцентризм единственного ребёнка в семье.

Он терпел. Относился к ней снисходительно, прощал, успокаивал, утешал. Не всегда. Но она принимала это как должное - и, если он собирался в чём-то настоять на своём, устраивала чуть ли не войну.

Конечно, он понемногу перенимал её манеру поведения. Вскоре склоки начали вспыхивать по инициативе уже обеих сторон.

Ему было тяжело, она видела. Но... Но просто не умела строить общение по-другому. Модели поведения ребёнок копирует у своих родителей; крохоборство, вечные скандалы, отстаивание своих, даже в самой мелочи ущемлённых прав - вот что вынесла она из лона семьи во взрослую жизнь. Она просто не знала, как жить иначе.

Возможно, он смог бы её перевоспитать. Со временем.

Не успел.

 

Шуруп вошёл туго, до конца, отвёртка сорвалась, карябая и сминая крестообразное гнездо шляпки. Марина аккуратно, двумя пальцами взялась за шпенёк и подвигала: защёлка скользила легко, бесшумно, прямо-таки с удовольствием. Шших, шших, шших...

Так, теперь запорную планку.

Она не глядя протянула руку, выудила нужную детальку из кучи, приложила к косяку и взяла следующий шуруп.

 

Любимым, если здесь уместно употребить это слово, поводом для ссор у них была задвижка для туалета. Старая, проржавевшая, болтающаяся на одном гвозде, она вдобавок открывалась сама, стоило кому-то потянуть снаружи дверь чуть сильнее. Ромка был полностью согласен, что её следовало поменять - но раз за разом, день за днём это откладывалось "на потом". А она не упускала случая вынести ему за это мозг.

Конечно, он злился. Когда от вас столь настырно чего-то требуют, можно однажды плюнуть на все свои дела, сделать это немедленно и закрыть вопрос навсегда. А можно встать в глухую оборону и упереться рогом: принципиально не буду ничего делать, пока ты не прекратишь меня доставать. Для неё был возможен только первый вариант, и чем агрессивней она пилила Ромку, тем слаще был бы в конце концов вкус победы. Или - противней горечь поражения: она начиталась предостаточно историй о супругах, спустя долгие семейные годы разводившихся из-за совершенно пустяковой мелочи.

Смешно. Они же не какие-то выжившие из ума дед с бабкой, чтобы расставаться из-за старого шпингалета. У них - настоящая любовь, и пусть досужий скептик смеется над пафосной напыщенностью этих слов. С ними ничего подобного случиться просто не может. Но даже призрачная вероятность такого исхода делала предвкушение будущей победы над Ромкой острее и слаще.

Короче, она выбрала первый вариант. А он... он, кажется, выбрал второй.

 

Последний оборот отвёртки... Всё.

Марина пощёлкала задвижкой туда-сюда, подёргала дверь. Мимолётное наслаждение от хорошо сделанной работы и хорошей вещи на своём месте скользнуло по краю сознания, чуть потеснив на миг чёрную сосущую пустоту в подвздошье.

Потом открыла дверь настежь - и принялась прилаживать следующий шпингалет с другой стороны.

 

Она требовала. Она настаивала. Она ругалась. Он соглашался, кивал - и ничерта не делал. Это могло тянуться вечно.

Пока, однаждынным будним утром, не произошла та история.

Она просто обомлела, когда он спросонья вломился к ней в туалет - и замер на пороге, одной рукой уцепившись за косяк, другой щупая воздух перед собой, отчаянно моргая. В шоке, вообще не представляя, как на ЭТО реагировать, она две-три секунды просто беззвучно хлопала губами...

- Хух!.. - он аж подпрыгнул, внезапно обнаружив, что не один в кабинке. Вывалился обратно спиной вперёд, крепко приложившись об угол стены. И только тогда она начала орать.

Она орала всё утро - которое запомнится им обоим на всю жизнь. Орала расчётливо, демонстрируя злобу и ярость, которых не было вовсе. Краткий первый миг испуга давно прошёл - да и сколько его там было, этого испуга... Ей совсем не хотелось орать, ей хотелось прижаться к нему, уткнуться носом в плечо и прошептать: "Прости, я такая дура..." Но поступить так означало сдать сражение в необъявленной войне - а может быть, и всю войну.

Он ушёл взбешённый, не позавтракав и застёгиваясь на ходу.

А она вдруг вспомнила, как её будили в школу в девятом классе. Нагрузки по сравнению с прошлым учебным годом резко возросли, времени дико не хватало, она спала по пять часов в сутки. Стоило встать с постели - в глазах начинали плыть чёрно-красные круги, не давая понять, включен ли свет впереди, в ушах грохотали водопады, ослеплённо-полубессознательное тело на автопилоте двигалось наощупь, сшибая всё, что попадётся на пути...

 

Теперь, когда дверь не упиралась в косяк, загонять в неё шурупы оказалось очень неудобно. Марина придерживала её коленкой, затем попыталась упереть в ступню: бестолку, дверь колыхалась от малейшего нажима, шуруп то и дело вырывался из рук, падая на пол. Но она упорно, словно муха, долбящаяся в стекло, повторяла попытку за попыткой.

Жалела ли она его? Удивительно, прошло меньше месяца, а такую простую вещь уже не вспомнить...

Стыд - был. Неловкость, неудобство; не за то, что назвала его чокнутым психом и ещё парой десятков столь же цветистых синонимов - из-за того, что в её прошлом нашёлся почти такой же эпизод. Смешно: как будто он мог прочесть её воспоминания и сказать - да ты чего, старуха, на себя посмотри. И обезоруживающе, как он умел, улыбнуться...

Но сострадание, жалость? - нет, вряд ли. Из-за того, что он выматывается на работе и не успевает выспаться? Ещё чего! Он - мужчина, добытчик, это его долг. Он обязан. Обязан успешно, без напряжения делать свою работу, регулярно приносить домой улов в клювике и никогда не уставать. Или хотя бы не показывать этого.

 

Тем вечером Ромка притащил целый мешок шпингалетов: новеньких, расфасованных попарно в аккуратные целлофановые пакетики и даже с крохотными милыми шурупчиками в комплекте. И ржал, скотина, - ему эта шутка казалась ужасно смешной. Придурок. Она же восприняла это как попытку поиздеваться над ней - и отругала его, не найдя лучшего повода, за идиотскую растрату семейного бюджета. Но утреннее напряжение давно схлынуло, все её попытки накалить атмосферу были тщетны: он лишь смеялся, расслабленно и добродушно, то и дело порываясь уцапать её длинными клешнями, сжать в своих медвежьих обьятьях и затискать. Наконец, выдохшись, приказала, чтоб заменил сломанный шпингалет завтра же, прямо с утра, а потом вернул остальные обратно в магазин.

Но завтра, прямо с утра, к ним пришли серые форменные люди с равнодушными казёнными лицами и забрали его на войну.

И ещё через три недели - привезли обратно.

 

Как странно. Ещё месяц назад Марина могла бы поклясться, что эти склоки её выбешивают, отравляют жизнь, не дают получать удовольствие от того, что они с Ромкой вместе. А сейчас... Она не может вспомнить ни одного дня с ним, ни одного совместного времяпровождения без ссор. Пытается - и не может. Как будто ничего, кроме них, и не было.

Она перебирает в памяти каждую ссору - с тихой, сладкой нежностью. Его слова. Его голос. Действия. То, как он её успокаивает и утешает. Как глупо: его образ и эти скандалы навсегда останутся связаны в её памяти. Словно это он в них виноват...

И шпингалеты. Блестящие металлические штучки, последними запомнившие тепло его рук.

Самый последний день. Самый бурный скандал. Самая яркая память.

Они - это он.

 

Гроб отдавать не хотели. Открывать - даже чтобы дать удостовериться, что там именно он, старший сержант Елистратов Роман Сергеевич, законный муж гражданки Елистратовой Марии Аркадьевны - тоже. Но они, шестеро вдов, которые каким-то образом узнали, когда и куда прибывают гробы, были молчаливы и обречённо-настойчивы. На улице моросил мелкий противный дождь, было холодно, серо, сыро и слякотно - и немолодой майор, разжалобившись и не подумав впустивший их в здание, теперь горько об этом сожалел. Он не мог просто взять и убежать от них, оставив свой пост; не мог и вытолкать шестерых женщин обратно под дождь. А терпеть их молчаливые взгляды в упор - просто невыносимо!

Он сдался минут через сорок. Долго куда-то звонил и яростно ругался по телефону вполголоса; потом вызвал четверых сержантиков, и те уныло принялись таскать заколоченные ящики в грязную проржавевшую "Газель". Сам же, с отчаянно-сосредоточенным лицом, направился к женщинам:

- Так. Хоронить будете сами. Хотели - получили. Фамилию-имя-отчество указывать запрещено. Место службы и обстоятельства смерти - тем более. Мы ни с кем не воюем, их никто не убивал; иное - государственная измена. Скажите спасибо, что вернули тело, а не закопали прямо там.

- А если напишем? - негромко спросила соседка Марины, высокая, в сером дождевике и укутанная в платок. - Убьёте и нас?

Майор одарил её злым неприязненным взглядом:

- Снимем, - сквозь зубы ответил он. И уточнил: - Укажете на табличке - снимем табличку. Укажете на надгробии - надгробия не станет. Всё ясно?

Если кто-то из них имел на этот счёт своё мнение, то оставил его при себе. И вскоре они тряслись в грузовике, сквозь серую морось и туман, а потом помогали солдатикам заволакивать тяжеленные гробы на нужный этаж.

 

Мягкий. Весёлый. Добродушный. Именно таким он остался в её памяти - благодаря этим ссорам или вопреки им.

А ведь втрескалась она совсем в другого Ромку. В хмурого, угрюмого подростка с насупленным взглядом исподлобья и тяжёлой упрямой челюстью; женской чуйкой угадав в нём силу и решительность, способные мигом поставить её, избалованного капризного подростка, на своё место. Укротить - одним взглядом, одним жестом - как строптивую тигрицу в цирке...

Говорят: мужчина женится, надеясь, что женщина не изменится - а она меняется, каждый день. Женщина выходит замуж, надеясь, что мужчина изменится - а он не меняется. Плюньте в лицо тем, кто так говорит. Когда Ромка изменился, почему? Зачем?! Как на месте злого, вечно готового укусить волчонка появился добродушный увалень-медведь?..

Возможно, это и было истинной, глубинной причиной всех её скандалов. Душа Марины, сама её суть требовали укорота, суровой руки, которая взяла бы за холку и как следует встряхнула. Требовали прежнего Ромку. А он, повзрослевший, состоявшийся мужчина - уже не хотел оставаться ершистым драчливым подростком. Стал уже слишком сильным, чтобы тратить силу по пустякам - и тем более применять против любимой жены.

А ведь расскажи любой барышне, которую любимый супруг каждый божий день возит на пинках - постучат по лбу, покрутят пальцем у виска и повторят все те слова, которые она сказала Ромке тем злосчастным утром. Ох, женская натура, какая же ты дура...

 

Теперь гроб стоял в гостиной, за закрытой дверью. Марина больше часа возилась с плоскогубцами, отдирая заколоченную крышку. Сдвинула наконец. Глянула - и закрыла обратно.

Долго сидела на кухне, одна, грея руки о чашку с кофе, так и не в силах поверить до конца. Слёзы приходили - и снова отступали, оставляя её ещё более опустошённой и вымотанной. Зачем-то достала кулёк со шпингалетами, положила на стол перед собой и долго смотрела. Брала их в руки, вертела холодный металл в пальцах, клала обратно. Потом, почти не осознавая, что делает, открыла шкаф с инструментами и отыскала отвёртку. Последнее дело Ромки осталось недоделанным; она обязана была довести его до конца.

Покрутила задвижку, примеряясь к доселе незнакомому делу - и будто вживую ощутила в ладонях теплоту его рук.

Она просто не смогла остановиться. Оторваться. Починив дверь туалета, взялась за ванную комнату. Потом за окна: в гостиной, в спальне, на балконе, на кухне... Затем пришёл черёд комнатных дверей - на них шпингалеты можно было ставить и с той, и с другой стороны. Руки механически выполняли ставшую привычной работу - и, повинуясь их ритму, память всё перебирала и перекатывала бесчисленные эпизоды их жизни.

Кучка шпингалетов рядом с ней словно бы и не уменьшалась.

 

Задумавшись, Марина ослабила контроль за тем, что делает - не замечая, что наклоняет отвёртку больше и больше. Нажала чуть посильнее - и та сорвалась, острое жало пропахало подушечку указательного пальца. Долго смотрела на бегущую красную полоску, не осознавая. Боли не было, лишь лёгкая, чуть саднящая щекотка. Перегруженный переживаниями, отупевший от кофе и бессонной ночи мозг отказывался взваливать на себя груз новой нежданной проблемы.

Да и что значила эта ссадина, когда там, за дверью...

Пальцы судорожно скрючились, впиваясь в крашеную доску двери, к горлу подкатил тугой стремительный клубок. Она ткнулась лбом в прохладное дерево.

Рома...

Рооомааааааа...

[nemezida]

Легенда об Огнях

 

Чтобы сберечь Огни, нужно беречь имена

Инструкция для новичков

 

…А еще они любили шпингалеты. Никто уже не помнит, почему так вышло. В принципе, вместо шпингалетов могли быть барабанные палочки, рыбьи скелеты, копии картины Мунка "Крик", или вот шоколад бы очень подошел на эту роль – да всё что угодно! Но в долине решили, что их сокровищем будут шпингалеты – ну, так и повелось. Люди хвалились друг перед другом запасами своих шпингалетов (иногда привирали, конечно), и показывали картинки всяких-разных шпингалетов, и дарили их на дни рождения, и обменивались ими, и совсем по-детски мерялись шпингалетами – просто им нравилось любить что-то еще, кроме Рассвета, которого ждали, и Стены, которая берегла их Огнями всю ночь.

 

Иногда ждать Рассвета было совсем невмоготу, а тепла Огней не хватало, чтобы согреть весь палаточный городок под Стеной. Тогда они затевали ссору из-за шпингалетов, и хранители Огней скорей приносили побольше хвороста и ставили новые костры – и люди долины, еще немножко поворчав для порядка, радостно мирились. На самом деле, они и ссорились-то только для того, чтобы потом помириться – и согреться теплом друг друга: они же были Братьями и соратниками, потому что ждали Рассвета не каждый где-то там и сам по себе, а все вместе.

 

Хотя, конечно, не все ждали Рассвета в долине у Стены. Некоторые спасались в городах, где в неопасной, прирученной темноте пересказывали друг другу подслушанные легенды о Рассвете или даже сами их сочиняли. Эти легенды, не всегда складные и порой противоречащие сведениям мудрецов, помогали ждать там, куда не дотягивался свет Огней, день и ночь танцующих на Стене, – а значит, тоже были правильными и настоящими.

 

Были и такие, кто, наоборот, на каждом перекрестке сообщал, до чего же им неохота, чтобы Рассвет и правда наступил. Ну, разве Ночью нам было плохо? Ночью и интересней, и опасней; отчетливее запахи реки и аромат лесных растений, и шум дождя слышнее! Ночь дает адреналин, пищу и товарищество. Да и потом: если бы не ночь, мы бы вообще тут не собрались, а бродили бы по миру каждый сам по себе. Ну, мы же привыкли охотиться ночью!

 

А кто-то не то чтоб не любил Рассвет, а просто ждал чего-то другого: Героя там, или сезона дождей, или зимней ярмарки. Был, например, один парень, который всё время приходил и кричал: «Дурацкий он, ваш Рассвет! Он тусклый и серый, не то что Радуга! Выбирайтесь отсюда и идите лучше любоваться Радугой!» Сначала его прогоняли и смеялись над ним, а потом привыкли. Если его долго не было, даже начинали скучать: «А где этот… который «радужный»? Что-то он давно не появлялся…» В общем, и его тоже любили, хоть он и не был соратником – за преданность этой чужой Радуге и за отвагу: ведь он выходил один против всех. А может, он был никакой и не смелый, а просто понимал: в долине, которую берегут Огни, ничего плохого или неправильного с тобой случиться не может. Вместе со шпингалетами этот смешной и отважный поклонник Радуги был одним из их талисманов.

 

Со сторожевой вышки лица не видны, но хранители Огней давно научились узнавать людей долины по голосам и даже по шагам. В самые тусклые и мучительные предрассветные часы хранители иногда окликали их со стены и благодарили за то, что люди пришли к Огням. Тот, чье имя назвали, радостно отзывался и махал руками Огням, а остальные ждали своей очереди и иногда кричали хранителям: «Эй, я тоже тут: меня не забудьте!»

 

Но хранители и без того помнили. Беречь имена было так же важно, как и беречь Огни. Командиры иногда ворчали: мол, опять устроили балаган прямо на Стене! Прекращайте эти переклички уже, ну что за детский сад… Ваша задача – беречь Огни, а не вопить на всю долину среди ночи! Хотите их подбодрить – берегите Огни, это и есть ваша работа.

 

А хранители и не собирались никого подбадривать, просто Огни любили слышать имена и знать, кого они согревают. Ну, это хранители так думали, хотя им тыщу раз объясняли – и командиры, и маги, и даже архитекторы Стены: в Огнях магии нет. Нужен хворост и спички. Если вы еще и направление ветра сумели угадать – отлично, молодцы. А вот это ваше шаманство – это зря, это вы только силы тратите!

 

Тогда хранители перестали выкрикивать имена со Стены, а тихонько шептали их Огням, и Огни внимательно слушали и запоминали, а потом вплетали звуки имен в языки пламени и высоко-высоко взвивали их, ввинчивая в небо праздничным фейерверком – и от света имен в долине сразу становилось теплее.

 

«Эй, командиры!» – кричали под Стеной, – добавьте Огней!». «Мы не командиры, – терпеливо повторяли хранители, – мы только бережем Огни (вашими именами, – шепотом добавляли они, – спасибо вам!)» – и разводили новый костер.

 

«Эй, стражники! – звали их из долины. – Огни тускнеют – вы, что ли, уснули там?». «Мы не стражники, – привычно поясняли хранители, – и мы не спим, вы чего? Через час будет новый костер, уже раскладываем хворост!»

 

«Да пускай они вас так называют, какая разница? – не понимали командиры. – Ничего, мы разрешаем!» Но хранителям нельзя было выдавать себя за командиров и стражников – ведь они служили Огням, а те согревали не Стену, а людей долины.

 

В дождливые дни путники то и дело приносили хворост и складывали его у двери. «У вас, наверное, и так полно, но я вот шел мимо…» – «Какое там “полно”? У нас ни единой веточки, давай жеж скорей, спасибо! – суетились и радовались хранители. – А еще есть у тебя?» И им приносили еще, а иногда в ответ раздавался треск разрываемой ткани – и путник протягивал лоскуты своего плаща и, стесняясь, объяснял: «Он все равно старый был, я давно выбросить хотел! А так – сухой-пресухой, хорошо будет гореть!» Хранители вытирали глаза, зачесавшиеся от дыма, и скармливали лоскуты благодарному огню. Огни не удивлялись – они знали, что так и будет, и уже сами, без подсказок хранителей, взвивали в небо золотые искры любимых имен.

 

Хранители-новички всегда удивлялись, что в «правильные» Огни можно, к примеру, засунуть руку – и она не сгорит, а согреется. «Магия?» – удивлялись и радовались они. «Да не наша, – объясняли хранители, – а людей долины. Без нее будут не Огни, а просто огонь. Но он сгодится только чтоб курицу зажарить или сарай поджечь! Чтобы получить Огни – нужно помнить имена. И можешь еще шпингалет рядом положить, Огни это любят. Но, смотри: только один, а то они очень мощные! Вот у нас однажды…»

 

Однажды, когда зимний ветер был особенно злым и метель не давала разжечь Огни, хранители положили рядом с хворостом несколько шпингалетов, чтобы добавить Огням силу людей долины. Огни расцвели на весь небосклон, метель прекратилась, а в долине проклюнулась трава. Времена те давно прошли, Рассвет сменился Полднем и тысячи костров с тех пор взметнули в небо свои оранжевые косынки, донося до звезд имена людей долины – а потом погасли, сменившись новыми Огнями. Но этот костер так и не догорел, хотя никто давным-давно не подкладывает туда хворост. Каждый день те немногие старожилы долины, которые помнят про шпингалеты, собираются там, как в любимом трактире, или как у могилы хорошего друга, или как в доме, где прошло хорошее детство – а Огни слушают их разговоры и благодарят за магию, укутывая одеялом теплых золотых искр.

 

Этот костер стал легендой, которая мешает мудрецам понять природу Огней. Раз он горит до сих пор – значит, Огни живут и без хвороста. И без помощи хранителей. И без посвящения «Тому, чего ждут» – Рассвету там или Полудню. Выходит, что для Огней достаточно, чтобы были люди, которые хотят согреться сами и согреть друг друга – ну, и парочка шпингалетов.

 

Никто уже не помнит, почему нужны именно шпингалеты. В принципе, вместо них могут быть барабанные палочки, рыбьи скелеты – да всё что угодно! «Наколдовать» тепло могут любые предметы, пока стоит Стена и есть долина; главное, чтобы люди хранили Огни любимыми именами.