Фуррь-Лес.gif (диафильм в grayscale) http://pic.fullrest.ru/upl/m3mPafwK.jpg Каждый вышивальщик вплетает в любой узор свои собственные нитки, которые не продаются в магазине – но вот откуда эти нитки берутся... "Повесть о двух лентах" Они приземлились удачно: рядом с горами, на берегу озера, в окружении безбрежного, бесконечного леса. Ещё неделю им пришлось провести внутри, не высовывая носа наружу, пока экспресс-лаборатории собирали данные о биосфере и учёные синтезировали вакцину биоблокады, которая защитит поселенцев от местных вирусов. Обитатели лесов быстро привыкли к камню, упавшему с неба, и вскоре свободно бегали вокруг, заглядывая в иллюминаторы. Были они пушистыми, ушастыми и хвостатыми. А ещё - полуразумными и дружелюбными; и капитан корабля, Лорд Алекс, первым ступивший на поверхность новой планеты ранним утром восьмого дня, с удовольствием воскликнул: - Нарекаю эту планету Фуррь-Лес! И да будет здесь город заложен! Работа закипела. Из частей разобранного спускаемого модуля строительные автоматы "Ворд" возводили жилые помещения, склады, гидропонные комплексы. База космодесантников постепенно превращалась в посёлок колонистов, который должен был вскоре вырасти в город, а затем - в полноценную колонию с космической верфью, способной наладить производство серии орбитальных челноков. Потому что там, наверху, на стационарной орбите всё ещё величественно кружил титанический Корабль Поколений - с запасом генофонда земной биосферы, достаточным, чтобы колонизовать даже полностью мёртвую планету. У них было много, много, много анабиозных капсул - и всего один криогенный аппарат, позволяющий размораживать спящих. Население колонии постепенно, хоть и очень медленно, росло. У них было всего пятнадцать лет. Корабль ждал. Он умел это делать. Пятнадцать лет не значили ничего. Он летел много веков, десятки экипажей неуклонно вели его сквозь межзвёздную тьму, меняясь вахтово-анабиозным методом. Десятки экипажей, обученных ещё на Земле - Земле, которой больше не существовало. Сваренная в атомном пламени последней войны, как яйцо в крутом кипятке, колыбель человечества ныне была простым каменистым шариком, покрытым вечными снегами ядерной зимы. Пути назад больше не было. Мерно тикал хронометр. Спали будущие колонисты. Спали экипажи. Позитронные мозги Корабля ждали возвращения разведчиков. Ждали потока десятков и сотен транспортов, призванных переправить на планету немыслимые объёмы груза и пассажиров. Ну, а если в срок не вернётся никто... что ж. Будет разморожена ещё одна вахта. Расконсервируется следующий челнок. И попытка повторится. Кораблю было всё равно. Он ждал. Город рос, в нём появились столярные мастерские, кузница, таверна, шериф и дружинники. Высоко в горах, среди снегов, в морозном, кристально-прозрачном воздухе возводилась Академия Высокого Искусства. В её просторных светлых залах хранилось и приумножалось наследие почившей земной культуры. То была ниточка, связывающая колонистов с почившей земной цивилизацией. То была - память... Шли годы. С течением времени открылось, что на планете всё-таки существует чужая цивилизация; да не одна! Царства лесные, царства морские, царства подземные... Горожане устраивали экспедиции в новые земли, посылали посольства, устанавливали культурные связи, наладили торговый и культурный обмен... Десятки землян путешествовали по миру, живя своей и чужой жизнью, проникаясь духом неведомого нового мира. Один за другим размораживались новые колонисты - и с головой окунались в эту неожиданную и безумно интересную жизнь. Строительство Верфи... нет, не забылось, но как-то незаметно оказалось задвинуто в угол. Ну какие стройки, когда вокруг такой огромный, неисследованный, безумно интересный мир с милыми, няшными и такими разными соседями! И люди ходили и ходили к фуррям в гости. Потом была война. Война культур, из-за внезапно вспыхнувшего подозрения, что колонисты делятся с фуррями меньшим, чем от них получают. Яд и нечистоты лились, бурлили и клокотали нескончаемым потоком со всех сторон - каждая враждующая сторона стремилась убедить другую в своей высокой культуре, поразить щедростью, перещеголять широтой души, доказать, что именно её вклад в отношения был наибольшим. Полоса отчуждения вокруг города колонистов выросла настолько, что получила неофициальное прозвище "Фурьлесс". Нескоро, очень нескоро вернулся на планету мир. И не последнюю роль в этом сыграла - Высокая Академия. Его разморозили в самом конце десятого года Колонизации. Слишком ленивый, чтобы что-то делать своими руками, слишком нелюбопытный, чтобы интересоваться миром вокруг себя, - он с самого начала решил осесть в Академии. Академиков уважали; в конце концов, именно они протянули руку дружбы Фуррь-Лесу после войны - и, что куда важнее, преуспели. Академиков почитали; может быть, и не так, как кузнецов, зато награждали куда чаще! А за что? Они ведь всего лишь хранили культуру, берегли Древние Свитки - еще с Земли, - словом, сидели на попе ровно, выпендривались да понтовались своей утончённостью. Куда, как не к ним, мог податься лентяй, чья прошлая, земная ещё специальность называлась "пустобрех"? Он втянулся. Удивительно, но по-настоящему; вскоре наборный паркет и резные каменные плиты залов Академии стали ему родными. Не было ещё ни званий, ни орденов, ни медалей - но он знал, что всё это придёт. Никогда ничего не просите у сильных, сами предложат и сами всё дадут, - гласила Старая Мудрая Мысль, и он блюл её с честью. Изучал изящную словесность, стихосложение, анимацию, брался даже за живопись... но та требовала слишком уж большого труда, он не любил чересчур требовательные жанры. Но главное - он стал своим. У него завелись друзья. Не те, с которыми можно до посинения надираться скуумой в таверне (регулярно раз в месяц закрываемой на Неделю Трезвости) - но те, меж которыми появляются общие дела и шутки, понятные только им. Потом... случилась трагедия. Искусство, как известно, требует жертв - беря дань, в основном, зрением. Зрение у него и так было неважное - и в тот серый весенный вечер, рожая "Пушистый проект" и задумчиво ковыряя в носу, он промахнулся и выбил мизинцем глаз. Боль утраты пришла не сразу. Мысли по-прежнему складывались в слова, слова - в длинные красивые фразы, которые выглядели ничуть не хаже записанных в Древних Свитках и более поздних рукописях Академиков... но времени на то, чтобы их записать, уходило просто неприлично больше и больше. На две-три несложных фразы, бывало, тратился целый день. А живопись и анимация оказались закрыты для него навсегда. Это оказалось настоящим шоком. Больше года в залах Академии не раздавались его шаги, старые рукописи зарастали зелёным мхом, надежды и чаяния истлевали и рассыпались прахом. Неужели мне придётся работать так же, как обычным смертным, в тоскливом тягучем оцепенении думал он, сидя в позе лютика на вершине горы Фурриямы. Неужели моя судьба - тупо вкалывать на строительстве Верфи?!.. Очешуев1 от отчаяния, он даже пробовал тренировать оставшийся глаз, чтоб тот работал за двоих. Но, как всегда и бывает в подобных случаях, первой натренировалась бессовестность. - Чой-та ты своих напрягать вздумал? - резонно поинтересовалась она. - Пусть за двоих вкалывает кто-нибудь чужой. Решение было ослепительным! Ну конечно же!! И он побежал искать Немезиду. О, Неми была особенной девушкой! Она была Академиком и не раз участвовала в культурных семинарах - как всемирных, так и внутри Академии. Она была почётным членом гильдии Вороньих Курьеров - и без устали моталась по всему миру, чтобы вернуться обратно с ворохом новостей, поражая и изумляя жителей родного города. Она была очень отзывчивым человеком, готовым помочь всегда и всем. У неё была - Совесть! И её совесть с его бессовестностью подходили друг к другу, как варежка к руке. Очень скоро он уже лежал на диване, вольготно развалясь и закинув ноги на его спинку - а взмыленная Неми, только что примчавшаяся с другого континента, не успев перекусить, торопливо стенографировала его длинные пространные философствования - чтобы назавтра вернуть вычитанными, отредактированными, перепечатанными и искусно переплетёнными в красивую обложку. Наступило счастье. За каких-то полгода он смог оформить более десятка работ, которые получили, в общем, достойную оценку в Академии. Почёт и уважение вернулись, страх забвения минул. Пришло другое... Занятый только собой, поначалу он не обращал внимания, что происходит вокруг. И лишь полгода спустя, поучаствовав в одном семинаре и с грустью похоронив другой, - понял. В Академии царила тишина, ничем не напоминавшая бурную весну полуторалетней давности. Где постоянное весёлое оживление? Где ежедневные лекции, коллоквиумы, презентации и защиты дипломов? Где рецензии на дипломы - скажем честно, порой превосходящие последние объёмом и интересностью? Где великолепные и блистательные холивары, бурлящие целыми неделями? Где опытные и мудрые преподаватели с лукавинкой в хитрющих глазах, где гоношащиеся юные студенты, что рвутся к вершинам мастерства, но раз за разом попадают в проду? Чёрт побери, где все?!.. Огромные залы были пусты и безмолвны, по полутёмным коридорам сновали смутные тени, во всём комплексе чувствовалось уныние и запустение. Его старый, самый первый здесь друг, с которым они ходили по грибы, Говорящий-с-Грозой - урождённый навахо - больше не защищал диссертаций и почти не оппонировал на защите других. Дерзкие "яти" обдревнерусевшего сиу Ледяного Феникса больше не украшали досок и стендов учебных аудиторий. Даже таинственный Наогир, чьи эссе приводили его в неприличную весёлость, изменил Академии сначала с гильдией Вороньих Курьеров, а потом и со Стражей, покинул город и больше не возвращался. Кафедра Изящной Словесности практически опустела. И лишь на Кафедре Живописи ещё теплилась жизнь: две или три девушки усердно практиковались на всём, что попадалось под руку, да художник, скульптор и каменотёс Дарин одну за одной рубил мраморные фрески для подземной галереи. Варг, бывший пилот, а ныне член Совета Герцогов, принял его демократично - в своём Дворце; однако, услышав, о чём пойдёт речь, сразу поскучнел и постарался побыстрей спровадить: - Дворец - не место для беспредметных бесед, - сказал он. - Мне бы не хотелось вызывать охрану... мы же понимаем друг друга? Он понял Герцога - но отступить не мог. И тем же вечером нанёс Варгу приватный визит. Он рассказал, что уходят многие, и не приходит почти никто. Он предположил, что люди просто не чувствуют отдачи от того, что делают, не ощущают нужности Городу. Он попросил хоть чем-то поддержать новичков, показать, что колонисты ценят их и их труд; пусть Академия, построенная высоко в горах, и отрезана от Города изрядным расстоянием - но всё равно является его частью. Ну а если с этим совсем никак, если Академия обречена вариться в собственном соку - ввести, например, какой-нибудь институт репутации или внутренние механизмы поощрения; пусть будет возможность за хороший доклад молча ткнуть кнопочку "спасибо", ведь на полноценный комментарий мало у кого поднимается рука, а внимание и особенно циферки - они так важны новичкам, неловко и неуютно чувствующим себя в новом коллективе!.. - Нет, - отрезал нервно барабанящий по столу Варг, с трудом дослушав до конца. - Обычных городских поощрений вполне достаточно. И, подчёркнуто окинув взглядом пустую грудь собеседника, добавил: - Сколько ты у нас уже, два года? В твоём возрасте пора бы уже самому заработать хоть какую-то медальку, а не клянчить у Герцогов по блату. Он еле сдержался, закусив губу. Год назад Варг был бы прав, тысячу раз прав, - но сейчас его хотелось стукнуть. Очень сильно. Он напомнил себе, что с высоты дворцового трона все люди на одно - часто очень неприятное - лицо. Что Варг ни разу на его памяти не заглядывал в Академию - и значит, вряд ли её проблемы ему хоть чуть ближе, чем до фени. Что люди всегда судят по себе, чёрт возьми!.. Это помогло. Он начал снова. Он был красноречив, как Цицерон. Он рассказал, что обычные поощрения не работают: медальки стали юбилейно-шоколадными, стандартно выдаваемыми за победу в семинарах, стандартно проходящих дважды в год; звание Академика новички просили последний раз полтора года назад; и последняя диссертация, с почётом включенная в Древние Свитки, - тоже позапрошлогодней давности. Он поведал, что, попав в чужой - особенно в дружелюбный и доброжелательный! - мир, есть серьёзная опасность потерять себя, свою идентичность, и раствориться в чужой цивилизации. Он напомнил, что целостность, суть общества хранят культура, искусство и общение; то есть Таверна и Академия. И что если в Таверне всё нормально (даже более чем), - то Академия почти опустела, и поэтому... Он знал про условный рефлекс, возникающий у старых колонистов при словах "Фуррь-Лес вымирает!" - но не принял всерьёз, недооценил; и эта ошибка стала роковой. - Нет, - решительно оборвал Герцог. - Твоё предложение отклоняется. И, отворачиваясь, чтоб подавить зевок, бросил вслед: - Но ты предлагай, предлагай, не стесняйся... - Послушай... да послушайте же!!.. - он клацнул зубами. Он хотел сказать, что проблема ДЕЙСТВИТЕЛЬНО существует. Он хотел изумиться, почему ни на одном из известных ему миров администрация не относится к культуре и искусству всерьёз. Почему считает отведённые под них районы чем-то вроде чулана или даже сортира, куда жители могут сбросить полупереваренные продукты своей мыследеятельности, похоронить их там - и идти заниматься нормальными полезными человеческими делами... Но Варг уже смотрел в другую сторону. Его крепкий, надёжный, чугунный тыл демонстрировал полную бессмысленность дальнейших разговоров. Что он мог сделать один? "Для поддержания нормального уровня социальной активности в группе участие каждого члена группы необходимо, но не достаточно"; эта угловатая лемма застряла в его извилинах ещё со школьных времён, хотя он - убейте его тапком - не смог бы рассказать, для доказательства чего она использовалась. Все его усилия были обречены, но - необходимы. И он продолжал активно участвовать во всех проектах Академии, где чего-то стоил. Однажды, когда он сотворил небольшую милую презентацию и бродил по Городу, наслаждаясь приятным чувством успешно выполненного дела, одна молоденькая девчушка с огромными глазами что-то восторженно ему пропищала. - Что? - переспросил он, расплываясь в ответной глуповатой ухмылке. - Ня, Н'иякк-сама, конничива! Ёкатта, ваши последние додзинси такие кавайные десу!.. Его улыбка внезапно застыла, приклеившись к губам, внутри всё заледенело. Он узнал звуки фуррячьего языка, который даже не пробовал учить. Звуки сами собой сложились в слова. Он понял, что они означают. Добрый день, мне так приятно, сказала она. Ваша презентация так хороша. Вернувшись домой, он побоялся узнать, что может показать ему зеркало. Теперь его почти все называли Н'иякком. Он пытался напоминать, спорить, ругаться - встречая в ответ лишь вежливое непонимание. Его выслушивали, соглашались, повторяли имя... и, кажется, тут же, не сходя с места, забывали. Он пытался выяснить, откуда взялось это "Н'иякк" - и наталкивался лишь на спокойное удивление: а разве тебя не так зовут? Он смирился. Вскоре он почти перестал выходить в Город, даже в Таверну. И очень внимательно приглядывался к тем, кто время от времени появлялся в Академии: разве было прежде у Лаамдт такое пепельно-серое, иссечённое морщинами лицо? а эти заострённые уши?.. Ритуальные статусные шрамы и прежде испещряли тело Говорящего-с-Грозой - но он не припоминал, чтобы они складывались в столь странный ромбовидный узор; его грубая кожа, прокалённая солнцем и обветренная воздухом нового мира, теперь очень напоминала чешую... Долго работающий в тесных катакомбах человек, неделями не вылезающий на солнечный свет, конечно, может усохнуть в росте - но не на две же головы! А Дарин, вдобавок, расширился и укоренастился раза в три, став похожим на помесь Халка и капитана Смоллетта. И отрастил бороду заступом - жёсткую, словно проволочную... Однажды в Академию заглянула Эльфа, вернувшаяся из длительного турне по городам фуррей. Её стихи были чарующи, как шорох ветра в золотом осеннем лесу, мелодичны, как звон лесного ручья - и уже ничем не походили на человечьи. В движениях появилась крадущаяся мягкость, глаза обрели зелёный цвет и острый кошачий прищур, а из густой гривы пшеничных волос пробивалась пара симпатичных пушистых... Он быстро отвернулся. Нет. Разумеется, этого просто не может быть. Он просто ошибся. Конечно, ошибся. Обычное переутомление... Он отвернулся слишком быстро; Эльфа заметила его движение - и всё поняла. Ни в Академии, ни в Городе её больше не видели никогда. Стук в дверь раздался совершенно неожиданно, заставив его подскочить. На пороге стоял Дарин - в полном походном обмундировании и навьюченный, как гуар. - О, ты тута! - обрадовался каменотёс. - Чо-т нет нигде никого, я смотрю... Пошли, поможешь! - К-ку... куда? - Дык, переезжаю, значить, - Дарин ухмыльнулся в сорок четыре зуба. - Старую галерею закончил, теперь за новую беруся. Там, глубже в горе - здеся уже места нет... Пошли перетащим всё поближе, а то чо мне каждый раз наверх бегать, то одно, то другое... Подземные залы и переходы тянулись нескончаемо. Глухо рокотала лава, из забранных стальными решётками трещин в полу бил горячий пар. - Секи, куда идём, - бросил подгорный трудяга через плечо. - А то заблудишься тут у меня. Зырь, зашли через Зал центрифуги, ога? Теперь - Зал колокольного звона, дальше Кельи пустой руки - уютные, между прочим, даже водопровод есть! умели наши строить! - за ними вторая дверь налево - Небесная галерея. Вот мы и тута. Сгру-у-ужай! И они двинулись в следующий рейс. - Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты, - уныло пробормотал он, когда все ящики, коробки, корзины и бочонки были перемещены по новому адресу. - А то есть тут одна тенденция... - Да не журысь, не навечно ж. - Дарин снова широко улыбнулся и хлопнул его по плечу. - Заходи, если чо. Да я и сам часто вылазить буду, чай, не спелеолух... Ну, будь! Сунул жёсткую, как камень, лопатообразную ладонь - и тяжёлая базальтовая плита, щедро окованная бронзой, с противным железным скрипом и лязгом закрылась навсегда. Шёл четырнадцатый год после Высадки. Однажды, по случаю очередной годовщины, он написал "Оду Фуррь-Лесу". Ода была большая, длинная, в ней перечислялись многие славные деяния колонистов, вспоминалось героическое прошлое и былинные личности ушедших эпох. Он не ждал от неё никакого особенного эффекта, писал в общем-то для себя... всё равно печатаемые Академией материалы давно уже никто не читал. Но у самой кафедры его вдруг хлопнули по плечу, и знакомый голос гаркнул в самое ухо: - Вот это дело, Алекс!! Вот это я понимаю! Пиши ещё! У него самым натуральным образом отвалилась челюсть. У Говорящего-с-Грозой, спустя секунду, - тоже. - Алекс, - повторил он почти про себя. - Алекс Йож... Н'иякк... чёрт... ты же и вправду Алекс! Какого чёрта ты назвал себя так... так по-уродски?! - Я назвал?! Они с возмущением уставились друг на друга. - Так, - наконец пробурчал Спикс, уцапал его за плечо и поволок наверх, в кельи Академиков: - Ну-ка, пошли-ка покурим-ка... ...Они проговорили чуть ли не сутки - с полудня и почти до рассвета следующего дня. Вспоминали былые деньки, общие дела и ушедших знакомых: Феникса, Наогира, Дарина, Марфу, Слага, Иннельду, Арвен, Бякса, Маскарада, НачальнеГа_Морга, орк Вольфа, дона Кондора... даже Атронах, Торис, master, Инферно и Аирвинд не были обойдены вниманием. Кто-то ещё изредка заглядывал в Академию, кто-то безвылазно тусил в Таверне - но всех остальных не встречали в Городе уже очень давно. Он начал рассказывать про изменения, произошедшие с Эльфой и Дарином - но Спикс тотчас замкнулся, и разговорить его вновь оказалось не так просто. В конце концов выяснилось, что о происходящем в курсе все, но говорить на эту тему ещё более неприлично, чем про "Фуррь-Лес вымирает!" Чтобы увести разговор от неудобной темы, Спикс заинтересовался сувенирной головой на блюде, стоявшей у него на комоде с незапамятных времён. Вчитался в пояснительную табличку... и скис от смеха. - Ой не могууу!.. - стонал он, - Да ты хоть знаешь, что вот за эту вот голову шериф даёт баунти в пятьдесят штук плюс Чёрный Балахон Фанатика Фуррь-Леса?!.. Нет, ну надо же! Ы-ы-ы-ы!.. - Да? А чо так? Кто он такой вообще, этот Жлопемап? - Старый друг шерифа. Да ты сходи-сходи, отнеси ему, порадуй старика - он тебе сам всё расскажет. Ой млииииин!.. - и Спикс снова заржал. Теперь пришлось насупиться ему. Шериф Сэм Пай, американец тайваньского происхождения, обожал свой плазмабан и со снайперской точностью стрелял на свет, на звук, на движение и просто на всякий случай. Черевато было даже поздороваться с ним со спины. На память об одной такой встрече шериф оставил ему небольшой шрам, который в сырую промозглую погоду сильно чесался и очень мешал сидеть. Когда начало светать, Говорящий-с-Грозой поднялся: - Хорошо перекурили... Ладно, пойду, работы много... Да не ссы ты, вечером вернусь! Зуб даю! Мацта притараню, ещё кого-нибудь к нам вытащу... Он махнул рукой и - не очень ровно после бессонной ночи - двинулся к выходу. И резные плиты Академии глухо гудели под его ногами, прощаясь навсегда. Теперь Немезида забегала к нему часто - в огромном комплексе Академии они остались совсем одни. Неми единственная из поселенцев ещё помнила его настоящее имя. Она проверяла и перепечатывала его тексты, он время от времени делал ей переводы или литературно оформлял новости о далёких краях и странных иноземных расах. Но в командировки её теперь отправляли всё надольше и надольше; всё меньше и меньше оставалось на планете загадочных и интересных место, куда ещё не ступала нога любопытного Вороньего Курьера. А её босс, суровый японец Тэсо, всё требовал и требовал новостей. Он хорошо запомнил то яркое апрельское утро. Сугробы пока держались - но было уже очень тепло, вовсю жарило солнце, воздух яростно пах талым снегом, мокрой землёй и свежей зеленью. До второй волны колонизации оставалось меньше года. Он не заблуждался на этот счёт; Верфь была заброшена уже несколько лет, город почти опустел. Главным сейчас было - просто выжить. И остаться людьми. Она ворвалась к нему сияя и искрясь, словно солнечная буря, размахивая командировочным предписанием - на таинственный Акавир, где мечтала побывать уже много лет. Это было как внезапный удар поддых. - Слушай, - попытался он её отговорить. - Может, не надо, а? Ну ты же видишь, что происходит! - Да ерунда, - отмахнулась она. - Знаешь, мне тут в Таверне посоветовали; если тебе в голову пришла мысль "Фуррь-Лес умирает!!11", просто скажи вслух: "Фуррь-Лес жыф!" - и всё будет хорошо!.. - Ох! - он смог лишь горько усмехнуться. - Ты пойми, - она умоляюще заглянула ему в глаза. - Я столько лет об этом мечтала! Н'иякк, ну пожалуйста!.. И его сердце словно рухнуло в жидкий азот. - Х... хорошо, - с трудом выговорил он. - Конечно, езжай. Я буду ждать... Неми просияла. - Я молнией, вот увидишь! - обрадованно воскликнула она, клюнула его в щёку и умчалась. Он не стал провожать - молча сидел, слушал. В открытое окно ворвался порыв ветра, закружил по комнате, взъерошил бумаги на столе, хлопнул занавесками. Далеко внизу со скрипом открылась и закрылась тяжелая монументальная дверь главной башни Академии. Стремительно простучали по брусчатке двора Сапоги Ослепляющей Скорости. И он остался один. Навсегда. Высоко в небесах, далеко за облаками, в густой черноте безвоздушного пространства бесстрастный атомный таймер пересыпал в виртуальных пальцах последнюю, 473040000-ю песчинку. По синапсам и нейронам впавшего в летаргическую кому Корабля побежал резкий электрический импульс. Корабль вздрогнул - и начал пробуждаться. Включились системы жизнеобеспечения жилого сектора. Запустилась разморозка экипажа второй вахты. Началась расконсервация ещё одного спускаемого модуля. И спустя трое суток разведгруппа следующей волны поселенцев приземлилась рядом с Городом. Ещё через два часа разведчики вернулись к капитану группы с докладом. - Город покинут, сэр, - доложили они. - И, похоже, довольно давно. Мы даже не смогли понять, куда они ушли; нет никаких следов спешных сборов или ещё чего-нибудь. Жители... как будто каждый из них, сам по себе, ненадолго вышел по делам - и не вернулся. Повсюду только аборигены - ну эти, пушистые - они мирные, дружелюбные, и не похоже, что... В общем, что бы это ни было, но не вооружённый конфликт, точно. Они просто пришли и поселились на руинах, когда город опустел. - Что же поселенцы, пропали бесследно? Никакой памятки для нас, указаний, объяснений? Чьих-нибудь дневников? - Ну, вообще-то... - лейтенант замялся. - Мы нашли одного уцелевшего вон там, в башне на горе, только... только он не в себе, сэр. Чокнутый на всю голову. Замотался в какие-то ужасные цветастые тряпки, требует называть себя Барензией Константиновной и всё время кричит: "Фуррь-Лес жыф!" И так давно немыт и нестрижен, что весь зарос натуральной ШЕРСТЬЮ!.. Бррр! - лейтенанта передёрнуло. - А Фуррь-Лес - это... - Они назвали так свой город, сэр. А может, всю планету - мы пока не разобрались. Повисло долгое, неуютное, зябкое молчание. - Что вы думаете обо всём этом, сэр? - осмелился спросить лейтенант. Капитан яростно мял подбородок твёрдыми пальцами. - Думаю... мне не помешает взглянуть самому. Сопровождаемый разведчиком, капитан спустился в Таверну и задумчиво уставился на аборигенов. Те веселились, буянили, лакали мацт и скууму из развороченных автоматических податчиков, швырялись салфетками, обменивались друг с другом картинками обнажённых юных тян, с мясом выдранными невесть из каких книг и журналов... И были они пушистые, ушастые и хвостатые. -------------------- 1 Автор считает, что ввиду своей расы имеет на сей глагол полное право ^_^